Радуга (Мой далекий берег)

— Никакой беды не случится, если у Черты или в ней не чаровать. Я уж пробовал. Я как рассуждал. Черта — это совсем другой воздух; она как вода для нас. А мы не рыбы, нам в воде дышать нечем. И огонь — наш Дар — в воде не загорится. Потому кто творит в Черте сплетения, из себя силу тянуть начинает. И выгорает изнутри. А все оттого, что привыкли черпать ведовскую силу Берега — ешь, не хочу; и подумать о том, что я сказал, даже никто не пробует.

— Правила по технике безопасности, что ли? — подал голос темнолицый проводник. — Как-то оно просто, что ли…

— А и так! — буркнул Бокрин. — Если б раньше это понять — сколько бы не погибли! Не хватались бы за ведовство, как за соломинку. Там не Берег, а они вели себя, как на Берегу. Жаль их, конечно, — ведьмак почесал затылок. — Но я ходил в Черту. И все мое при мне.

Бокрин щелкнул пальцами, и, отвечая, в сирени под стеной заголосил соловей.

Лэти глубоко вздохнул:

— Может, ты еще объяснишь, как мы, проводники, там выживаем?

Бокрин кивнул:

— Объясню. Если считать, что полоса вдоль Черты — это уже не Берег, ну, что воздуха там нет. Так лягухи, сами знаете, и на берегу, и в воде одинаково живут. Рыбы — только в воде, звери, птицы — наоборот. Так вы, пограничники, эти самые лягухи и есть. Даже лучше так, вы — пауки-серебрянки. С собой Берег носите. Пограничник — поменьше, пузыря только самому дышать хватает. А проводники — у тех колокол большой — и на себя, и еще народу на сколько. Скольких вел после Ночи разбитой Луны на ту сторону?

Лэти потянулся:

— Много.

— А еще пузырек свой ты можешь другому передать, так?

— Так.

Проводник то ли нахмурился, то ли опечалился, зачерпнул ложкой варева, подул, втянул в себя.

— Могу — если убьют в Черте. Знаю так, по крайней мере.

— Вы Берег в себе носите. А ведьмы посреди него и им живут. Вот и вся разница. Так что бояться нечего, проведешь туда и оттуда.

— А как же… — спросил Сашка внезапно для себя, оглядываясь на Берегиню. — Как же без нее Берег?

— Берег без нее не останется.

Бокрин вдруг отвернулся, полез мешать варево, прогнал седого. Стал наделять всех ужином, и разговор сложился и увял. Пронзительно пахли травы.

— Все, спать пора, — глядя на Звездный Кол, распорядился ведьмак. — Завтра рано подыму.

29.

Татьяна Арсеньевна металась в постели. Ее тревожил свет заоконного фонаря, бивший прямо в глаза. Истинный Свет боялся его и мог в любой момент исчезнуть, развеяв сон. А просыпаться очень не хотелось. Сон был удивительный. Ей снилось лето. Снился полупустой вечерний троллейбус, она сама, вцепившаяся в поручень на задней площадке. Убегающая назад изогнутая, точно пестрая кошка, улица. Каштановые кроны, пролетающие за приоткрытыми окнами, и строчки стихов, повторявшие то, что она видела.

Край вечернего облака

Злат и багрянен.

Шпиль водокачки прорезал небо.

Мы убегаем в дальние страны,

Туда, где до нас

Никто еще не был.

Нас подобрал троллейбус закатный…

Со звоном раздвинулись двери. Татьяна оказалась на знакомой улице: той, где жил Стрелок. Только теперь тенистые летние деревья загораживали от косых лучей асфальт. Было все еще знойно. Малиновое солнце катилось за телеантенны и жестяные раскаленные крыши. Пахло пылью, листвой и дозревающими яблоками. Время от времени они падали просто под ноги, над разбитыми плодами вились осы.