Радуга Над Теокалли

Уичаа из складок одежды достала пластинку и, пошарив по стене правой рукой, вставила ее и надавила. Пластина привела в движение невидимые механизмы. Большая плита бесшумно отодвинулась, и они очутились внутри теокалли бога Чаку. Кинич-Ахава понял это по заунывному пению гимнов. Уичаа шла теперь медленнее, постоянно осторожно выглядывая, подходя к поворотам. Комнату, где находилась Иш-Чель, нашли быстро. Странно, но рядом не было охраны.

В комнату он вошел сам, не заметив, куда исчезла мать. Жена сидела и тупо смотрела в стену. Создавалось впечатление, что женщина спит, или думает, но, зная умение Иш-Чель уходить в потусторонний мир, можно было предположить, что она в настоящий момент общается с Духами.

— Иш-Чель, дорогая… — тихо позвал Кинич-Ахава, боясь, что она находится в трансе и может неадекватно отреагировать на его присутствие. Но жена, едва услышав его голос, подскочила и радостно кинулась ему на шею. Глаза Иш-Чель были чисты от какого-либо дурмана и сияли счастьем:

— Я верила, я знала, что ты придешь! Ты почувствовал, что нужен мне! Кинич-Ахава, забери меня отсюда! Я так напугана, что до самой смерти не забуду этот ужас! — Иш-Чель доверчиво льнула к нему и с надеждой заглядывала в глаза, ища защиты.

— Что же ты молчишь?! Почему мы не уходим?!

— Иш-Чель, я не знаю, что тебе сказать…

— Значит, ты не пришел меня забрать?! Тогда зачем ты пришел? — Иш-Чель сорвалась на крик и вырвалась из его рук.

— Тише! Нас могут услышать! — внезапный страх мужа разозлил Иш-Чель.

— Да? А мне все равно, ведь я живу последние часы! — Иш-Чель почувствовала, как ее начинает трясти от негодования. Но она понимала, что помощь может быть получена только от Кинич-Ахава, и ей нельзя с ним ссориться, а нужно срочно встряхнуть его и перетянуть на свою сторону. Разбить его спокойствие, заставить думать только о ее спасении. Нельзя срываться на крик — это может только оттолкнуть. Любым путем нужно убедить его применить все свое влияние и отменить жертвоприношение. Поэтому она изменила тактику. Выражение лица стало грустным, ясные глаза утонули в слезах, она мягко прильнула к мужу, всем своим видом показывая беспомощность и надежду только на него.

— Я не могу поверить, что ты позволишь им сделать это со мною.

— Иш-Чель. я пытаюсь найти выход, — Кинич-Ахава был настолько углублен в свои мысли, что даже не заметил перемены в поведении жены. Он бережно полу обнял ее, но Иш-Чель вновь не сдержалась:

— Что же ты тогда стоишь?! Иди, предлагай им обмен, выкуп!

— О, боги! Как ты не можешь понять! Ты вытянула жребий! Именно ты, а не моя мать, или другие женщины нашего дома! Это воля богов!

— Нет. Кинич-Ахава! Мне его навязали! Почему ты позволил жрецу протянуть жребий мне первой?! Ведь твоя мать обладает большим влиянием, чем я!

— Ты моя жена, поэтому с тебя и начали.

— Ты прекрасно знаешь, что совершил ошибку! Прикажи заново перетянуть жребий в нашей семье!

— Как ты можешь! Это жестоко желать смерти близким! И потом, слова бога ты забыла?!

— А принести в жертву молодую женщину не жестоко?! Ведь это я умру, я!.. У тебя в руках власть, ты все можешь, жрецы обязаны тебя послушать!

— Это невозможно, за жрецами стоит мой народ, я должен проявить твердость. Мой народ ждет от меня этой жертвы.

— "Мой народ", ты повторяешь чужие слова!

— Иш-Чель, я сделал то, что не делал ни один правитель! Я пришел к тебе, а ты…

— Что ты ожидал увидеть? — Иш-Чель поняла, что они с мужем говорят на разных языках, и ей никак не удается уговорить ей помочь, — Я пока еще жива, сделай же что-нибудь, Кинич-Ахава! Потом будет поздно!

Но муж опустил голову и отошел от нее.

— Как ты можешь?.. — донесся ее тихий шепот, он оглянулся и встретил взгляд огромных глаз. Иш-Чель подошла к нему. Ощущение, что глаза, как бездонные озера разлились и утопили его в волнах страха; выплескивающих через край, усилилось.

— Как же ты можешь?.. — снова прошептала Иш-Чель. Голос теперь дрожал, прерывался, молил. Но он молчал. Его мысли стремительно неслись в бешеном водовороте, и он не мог их остановить, поймать ту, которая поможет объяснить жене, да и ему самому, что не в его власти что-либо изменить. Он только халач-виник! Помочь могут только боги! Как же она не может этого понять! Его сердце уже разорвалось на части от боли. Он зол на самого себя, на свою беспомощность и бессилие! Почему он должен защищаться? Ведь это у него отнимают самое дорогое, самое желанное. С этой утратой он не сможет просто нормально жить, зачем же его так жестоко мучают?! Почему она не понимает его? Зачем заставляет страдать, обвиняя? Какое она имеет право?! А шепот впивался в мозг, он упорно стучал по нервам, бил на жалость, умолял:

— Я прошу тебя, одумайся… убеди их! О, боги, как я хочу жить! — Иш-Чель в отчаянии вцепилась в его руку.

— Иш-Чель, я сделал все, что мог. Почему ты меня не понимаешь?! — пересиливая боль, он вырвал свою руку и поспешил отвернуться, чтобы не смотреть на исказившееся лицо жены.