Радуга Шесть

Ильич Рамирес Санчес не был счастливым человеком, однако камера в тюрьме Ле Санте не была рассчитана на то, чтобы сделать его счастливым. Когда-то самый жестокий террорист в мире, он собственноручно убивал людей, причем делал это так просто и равнодушно, словно застегивал молнию на своих брюках. Было время, когда за ним охотились все специальные и полицейские службы, а он смеялся над ними из безопасности своих тайных убежищ в бывшей Восточной Европе. Там он читал газетные рассуждения о том, кто он на самом деле и на кого в действительности работает, вместе с документами КГБ, указывающими на то, какие иностранные спецслужбы собираются арестовать его и каким образом... пока Восточная Европа не развалилась и вместе с ней исчезла государственная поддержка его революционных актов. Тогда он перебрался в Судан, где решил отнестись к своей ситуации более серьезно. Потребовалась косметическая хирургия, и он отправился к хирургу, которому доверяли террористы, заснул под общим наркозом — и проснулся на борту французского реактивного самолета, привязанный к носилкам, а стоящий рядом француз приветствовал его: «Bonjuor, Monsieur Chacal», с широкой улыбкой охотника, который только что поймал самого опасного тигра петлей, сделанной из бечевки. Его наконец поставили перед судом за убийство стукача и двух французских офицеров контрразведки в 1975 году. Карлосу казалось, что он защищал себя со щегольским красноречием. Впрочем, это не имело значения, разве что для его огромного самомнения. Он объявил себя «профессиональным революционером» на территории страны, которая пережила собственную революцию двести лет назад и больше в ней не нуждалась.

Но худшей частью всего процесса было то, что Карлоса судили как... обычного преступника, словно его работа не влекла за собой политических последствий. Он старался изо всех сил отказаться от такой формулировки, но прокурор не позволил ему этого, в его голосе, читающем обвинение, звучало презрение — даже хуже, он был совершенно равнодушен во время представления конкретных обвинений, оставив свое презрение на более позднее время. Карлос сохранял чувство собственного достоинства на протяжении всего процесса, — так ему казалось, — но внутри он испытывал жгучую боль животного, посаженного в клетку, и призвал на помощь все свое самообладание, чтобы постоянно сохранять равнодушное выражение на лице. Заключительный приговор едва ли был для него сюрпризом.

Тюрьма, в которой он оказался, была построена в стиле средневековых темниц. Ей было сто лет в тот год, когда он родился. Его крохотная камера имела только одно окно, и он не был достаточно высоким, чтобы увидеть нижний край. У тюремщиков, однако, имелась телевизионная камера, и за ним следили двадцать четыре часа в сутки, как за особенно опасным животным в очень специальной клетке. Он был совершенно один, насколько одиноким может быть человек, и его выпускали из камеры один раз в день для «прогулки», которая длилась один час в унылом тюремном дворе. До конца своей жизни он не мог ждать ничего лучшего, Карлос знал это, и его храбрость содрогалась при мысли об этом. Хуже всего была скука. Ему дали книги для чтения, но было негде ходить — несколько квадратных метров камеры не позволяли этого. Его охватывало отчаяние при мысли о том, что весь мир знает, — Шакал посажен в клетку навсегда, и потому о нем можно забыть. Забыть? Весь мир когда-то дрожал от страха, услышав его имя. Это было самым болезненным.

Он подумал, что следует вызвать своего адвоката. Их разговоры оставались по-прежнему частными и не подлежали оглашению, а адвокат знал несколько имен, с которыми можно связаться по телефону.

* * *

— Начинаем взлет, — сказал Мэллой. Обе турбины ожили, и четырехлопастный несущий винт начал вращаться.

— Отвратительный день, — сказал по интеркому лейтенант Гаррисон.

— Давно здесь? — спросил Мэллой.

— Всего несколько недель, сэр.

— Так вот, сынок, теперь ты знаешь, почему британцы победили в битве за Британию. Никто, кроме них, не может летать в этом дерьме. — Морской пехотинец оглянулся по сторонам. Сегодня не взлетал никто. Потолок был ниже тысячи футов, и шел проливной дождь. Мэллой посмотрел на приборную панель. Все системы вертолета сияли зеленым цветом.

— Отлично, полковник. Сэр, сколько часов вы налетали в «Ночном ястребе»?

— О, примерно семьсот часов. Мне больше нравятся возможности «Пейв Лоу», но этот тоже любит летать. Пришло время убедиться в этом, сынок. — Мэллой потянул на себя ручку управления шагом и дросселем, и «Ночной ястреб» оторвался от земли, слегка покачиваясь в порывистом ветре, дующем со скоростью тридцати узлов. — Как там дела сзади?

— Уже достал свой гигиенический пакет, — ответил Кларк, развеселив Динга. — Ты знаешь парня по имени Пол Джонс?

— Полковник ВВС, базировался в Эглине? Он ушел в отставку примерно пять лет назад.

— Точно, это он. Какой он летчик? — спросил Кларк главным образом для того, чтобы лучше почувствовать Мэллоя.