Радуга тяготения

– Ist durchgeschaltet[407].

Пауза в 15 секунд, пока выравнивается давление в кислородном баке. На пульте у Морица вспыхивает свет.

Entlüftung.

– Belüftung klar[408].

Загорается лампочка включения двигателя: Zundung.

– Zundung klar[409].

Затем – «Vorstufe klar»[410]. Vorstufe – последняя позиция, с которой Мориц еще может откатить. Под Ракетой разгорается пламя. Густеют цвета. Тянутся четыре секунды – четыре секунды неопределенности. Даже ей нашлось место в ритуале. Высококлассный офицер управления пуском отличается от офицера, обреченного на посредственность, тем, что твердо знает, в какой миг этой колокольной и набитой преданиями паузы скомандовать «Hauptstufe».

Бликеро – мастер. Он довольно рано выучился впадать в транс, ждать озарения – и озарение не заставляет себя ждать. Бликеро никогда не говорил об этом вслух.

– Hauptstufe.

– Hauptstufe ist gegeben[411].

Пульт управления пуском защелкнут навсегда.

Гаснут две лампочки.

– Stecker 1 und 2 gefallen[412], – рапортует Мориц.

Выбитые заглушки падают на землю, мечутся в брызгах пламени. На подаче самотеком пламя ярко-желтое. Потом взвывает турбина. Пламя внезапно синеет. Шум его разрастается в бешеный рев. Еще мгновение Ракета стоит на стартовом столе, затем медленно, дрожа, яростно напрягая мускулы, начинает подыматься. Спустя четыре секунды совершает программированный поворот. Но пламя ослепляет, и никто не видит Готтфрида в Ракете – теперь он разве что эротическая категория, галлюцинация, вызванная из этой синей ярости в целях самовозбуждения.

ПОДЪЕМ

Этот подъем будет предан Тяготению с потрохами. Но двигатель Ракеты, раздирающий душу низкий вопль сгорания, сулит побег. Жертва в кабале паденья возносится на посуле – на пророчестве – Побега…

Мчит к свету, в котором яблоко наконец-то яблочного цвета. Нож разрезает яблоко, как нож, разрезающий яблоко. Все там, где оно есть, – не яснее обычного, но явно полновеснее. Столько всего надо оставить позади – и так быстро. В эластичных путах его вжимает вниз-к-хвосту, больно (грудные мышцы ноют, бедро внутри отморозилось), пока лоб не утыкается в коленку, волосы трутся касанием плачущим или покорным, точно пустой балкон под дождем, Готтфрид не хочет кричать… он знает, что они не услышат, но лучше все-таки не кричать… радиоканала до них нету… это одолжение, Бликеро хотел, чтобы мне было полегче, он знал, что я стану цепляться – за каждый голос цепляться, за каждый шум и треск…