Радуга тяготения

Вот и все, что слышит наш Сентиментальный Сюрреалист, оттуда сваливая. Ну и славно. Он больше увлечен — или «нездорово одержим», если угодно, — мгновеньем солнечной тишины в кафельной белизне грязной забегаловки. Кажись, он туда уже наведывался (Кеноша, Висконсин?), но за каким рожном — не помнит. Его прозвали «Малыш Кеноша» — но это, может, и апокриф. Он припоминает еще лишь одну комнату, где бывал, — двуцветную, только два четких цвета, все лампы, мебель, шторы, стены, потолок, ковер, радио, даже книжные суперобложки на полках — все было либо (1) Темно-Аквамариновое, Как Дешевый Парфюм, либо (2) Сливочно-Шоколадное, Как Ботинки у ФБРовцев. Может, в Кеноше — а может, и нет. Через минуту, если поднапрячься, он вспомнит, как очутился в белой кафельной забегаловке за полчаса до шлангов. Он сидит над полупустой чашкой — очень сладкий кофе со сливками, а под блюдцем, куда пальцы не пролазят, — крошки от ананасовой плюшки. Чтоб их достать, рано или поздно блюдце придется сдвинуть. Он просто время тянет. Но нету никакого рано и никакого поздно, потому что звуковая тень накрывает его,

обволакивает столик, незримыми длинными плоскостями вихрей, принесших ее сюда, взметается прочь завитками Эфирной Плюшки, и слышна только случайными обрывками звукового мусора, что, наверно, запутались в завихрениях, голоса в морской дали находимся в точке два семь градусов два шесть минут северной, женщина кричит на каком-то пронзительном языке, океанские валы в штормовых ветрах, голос декламирует по-японски

Хи ва Ри ни катадзу
Ри ва Хо ни катадзу
Хо ва Кэн ни катадзу
Кэн ва Тэн ни катадзу

— лозунг частей камикадзэ, подразделения «ока», означает:

Неправедность не одолеет Принципа,
Принцип не одолеет Закона,
Закон не одолеет Силы,
Сила не одолеет Небес.

Хи, Ри, Хо, Кэн, Тэн, лопоча по-японски, усвистывают на долгом солнечном завихрении, а Малыш Кеноша остается за приклепанным столом, где умолк рев солнца. Впервые слышит он могучую реку своей крови, Титанический бой сердца.

Выходи под лампочку, посиди с ним, с чужаком за общим столиком. Скоро придут шланги. Мало ли — может, и ты в тень проскользнешь. Даже частичное затмение лучше, чем не узнать вовсе, — лучше, чем остаток жизни стелиться под великим небесным Вакуумом, которому тебя научили, под солнцем, чьего безмолвия тебе никогда не услыхать.

А вдруг нет никакого Вакуума? Или если есть — вдруг Они используют его против тебя? Вдруг Им удобно проповедовать остров жизни посреди пустота? Не просто Землю в космосе, но твою личную жизнь во времени? Вдруг это в Их интересах — чтобы ты поверил?

— Он пока от нас отстанет, — говорят Они друг другу. — Я его подсадил на Грозную Грезу. — Они вместе выпивают, ширяются очень-очень синтетической наркотой подкожно или внутривенно, пуляют Себе в черепа, прямо в мозговой ствол, невероятными электронно-волновыми сигналами и игриво лупят друг друга по мордасам слева наотмашь, ржут, распахнув пасти, и в их вечных глазах — ты-то ведь понимаешь… Говорят о том, как возьмут Такого-То и «подсадят его на Грезу». Они и Друг о друге так говорят, со стерильной нежностью, делясь дурными вестями на ежегодных Глумах, когда бесконечные игры разума застают коллегу врасплох: «Да уж, подсадили мы его на Грезу». Ты-то ведь понимаешь?

ОСТРОУМНЫЙ ОТВЕТ

Итидзо выходит из хижины, видит, как Такэси купается в бочке под пальмовыми листьями и гнусавит «Ду-ду-ду, ду-ду», мелодийку для кото, — Итидзо орет несется внутрь возвращается с японским пулеметом «гочкисс», модель 92, и давай его устанавливать, хрюкая и тараща глаза а-ля джиу-джитсу. Он почти приладил ленту, уже готов изрешетить Такэси в бочке, и тут —

ТАКЭСИ: Погоди-ка, погоди-ка! Это чего еще?

ИТИДЗО: Ой, это ты! А я-то… думал, это генерал Макартур в… шлюпке!