Радуга в сердце

От этого предложения меня накрывает очередная волна озноба, рот наполняется слюной, и, едва подавив позыв к рвоте, я всего лишь затягиваюсь горьким дымом и медленно сплёвываю в огороды.

– Как хочешь… Думаешь, я дура, да?

Кошусь на неё, а она не сводит с моего лица озорного взгляда. Не знаю, что ответить, подобное поведение выбивает из меня мозги.

– Ну и ладно. Думай как хочешь. Я и правда дура. А ещё уродина… А если ты уродина – можно быть и дурой, всё равно уже без разницы…

Её голова пропадает за стенкой, и я перестаю различать слова.

– Ань…

Подхожу ближе, заглядываю на соседний балкон. Вижу, как сидит внизу, на корточках, держит в руках кружку, как будто греет ладони, и задумчиво смотрит сквозь неё.

– Ань?

– Что?

Поднимает светлые, густо и неаккуратно подведённые чёрным, глаза, мерцающие нетрезвым блеском, – и я снова не знаю, что сказать.

Я не могу объяснить себе, что со мной происходит. Раньше такого не было никогда. Я фиг его знает, дело лишь в дефекте, или почему я не могу взглянуть на неё прямо? Не могу смотреть спокойно, уверенно, как на других. Забываюсь, как будто проваливаюсь куда-то. Смущаюсь, как сопляк, отвожу взгляд… Или, как сейчас, зависаю, в который раз теряю дар речи.

Соберись, братан, не будь тряпкой. Смотри на неё. Говори.

Наверное, это, знаешь, как пялиться на калек или убогих – неловко как-то, стрёмно выдать ужас, неприязнь, стыдно, одним словом. За свои животные низменные чувства, пусть даже невольные, стыдно. Мы втайне радуемся, что не на их месте, что у нас всё хорошо, руки-ноги целы, и, считая себя совестливыми тварями, быстро отводим глаза… И я тоже тварь. Или проблема не в этом?..

– Ты одна? – наконец, спрашиваю я, поправив сползший с плеч плед.

Кажется, мне лучше, озноб и слабость отпускают.

– А что? – с пьяной усмешкой бросает она. – Собираешься напроситься в гости?

– Ты не против? – по инерции интересуюсь я, чтобы не молчать, как полудурок.

– Заходи, – внезапно приглашает она и, резко поднявшись, снова скрывается из виду.

Я с минуту стою, вроде как докуриваю, хмуро разглядывая показавшийся сквозь дыру в носке большой палец. И решаюсь – а почему бы нет?

Проношусь через свою комнату, ныряю в самую новую свежую футболку с изображением волчьей морды, меняю носки, забросив грязные под кровать, в прихожей даже в зеркало заглядываю – синяк у меня на левой стороне, как у неё шрамы… На ходу цепляю с ключницы связку, ногами с обувницы тапки… Выхожу. За спиной слышится громкий щелчок. Торможу, выдыхаю…

Потянувшись к звонку, но так и не нажав, я три раза ударяю кулаком по обитой красным дерматином двери. Через десяток сердечных сокращений она открывает.

Только теперь замечаю, во что одета – на ней точно такая же футболка с волком, один в один. Снизу джинсы.

– Проходи.

Чуть слышно перебирая ключи в кармане и перепроверяя взглядом носки, не схватил ли впопыхах тоже драные, я прохожу на кухню, следом.

Обстановка стандартно-унылая, и знакомая мне с самого детства. В квартире Тёмыча мало что изменилось. Те же, покрытые некогда белым пластиком, закопчённые стены, и мебель практически та же самая. На окне жалюзи, плита и мойка отдельно.

На столе, похоже, единственном предмете, поменявшем здесь своё положение – теперь он стоит перпендикулярно окну – та самая кружка с вином, а рядом бутылка.

Аня ставит ещё одну кружку и предлагает мне присесть.

– И часто ты так? – спрашиваю я, топчась на месте.

– В смысле, пью? – весело уточняет она, заглядывая в холодильник. – А как же, каждый вечер. Я без этого уснуть не могу.

Она оборачивается и, завидев выражение моего лица, искренне и жутко заразительно смеётся.

– Да шучу. Просто сегодня есть повод – у моей мамы день рождения.

На клеёнчатой скатерти материализуются тарелка с сыром и початая коробка шоколадных конфет.

– А где она сама? – осторожно интересуюсь я.

– А она сама… Ты садись, не стесняйся…

Мы усаживаемся друг напротив друга. Я просто в ауте, если честно, от всего происходящего, от чересчур – потому что я её такой ещё не видел – смелого, даже несколько развязного поведения Ани, у которой от пары глотков алкоголя, похоже, резко испарились все комплексы, даже от футболки её с волком. В карманах треников белеют костяшки пальцев – я настолько скован, что сам себя бешу.

За приступом самоедства прослушав про мать, я всё-таки заставляю себя очнуться.

Мы говорим об учёбе, об учителях. Анька рассказывает про историчку, у которой каменное лицо. Оказывается, она не так давно потеряла близких.

Сама одноклассница совсем не такая, как в стенах школы. Она открыта, проявляет интерес, много болтает, но и слушать умеет тоже. Постепенно я расслабляюсь, и даже сам не замечаю, как начинаю пить.

Вино, конечно, дрянь несусветная, кислятина, но мы закусываем белёсыми сладостями, по словам Ани, сто лет пролежавшими на холодильнике, почему-то ржём, как полудурки, хотя я трезв как стекло, и, в целом, ништячно проводим вечер.

Точнее, уже ночь. Я замечаю который час, когда мой смартфон разражается внезапным звонком от полоумной. И в ту же минуту мы слышим, как открывается входная дверь.