Радужная Топь

– Боюсь я, мама, – прошептала она.

Агнешка не стала слушать этих сетований, кошкой вскочила на подоконник, вспрыгнула в темноту комнаты. Еще днем она приметила в углу сундук для белья и теперь, обогнув по памяти стол, откинула крышку и наугад вытащила из ларя что-то тяжелое, рытого бархата. Отбросила в сторону. Потянула тонкое, погладила пальцами дорогое шитье – узнают шитье. И это отбросила. Наконец, найдя то, что нужно, свернула, зажала под мышкой, встала босыми ногами на подоконник.

Голоса приблизились, остановились рядом, за углом.

Сбивчивый, плаксивый и властный, тихий.

Перепуганная Агнешка спрыгнула на траву, да так неловко, что звякнули спрятанные в юбке глиняные бутылочки. Побежала, уже не скрываясь, слыша за спиной сдавленный писк Эльжбеты, брань и угрозы, но оборачиваться не стала. Понеслась с утроенной силой, прижимая к груди добычу.

– Черного князя, говоришь, невеста, – прошептала она, задыхаясь на бегу.

9

– Она не должна была уйти! – Властный голос эхом прокатился по темным комнатам. – Мы же даже не уверены, что она знает, а главное, на что способна…

Слуги спали или благоразумно делали вид, что спали, потому как встретить запыленных и усталых ночных гостей вышел лишь их господин. Несмотря на поздний час, Черный князь еще не ложился – ждал вестей. Говорили они, не таясь. Еще за полдень не перевалило, когда Казимеж Бяломястовский со своими слугами отбыл в Бялое, заверив будущего «зятька», что охотничий дом в полном его распоряжении. Дела-то княжеские не ждут.

Верно поступил Казимеж. Нельзя государство надолго без пригляда оставить. И Владислав не оставил бы Черны. Вот и приходилось с женитьбой этой проклятущей да из-за ведьмы, всем радугам ее в пасть, метаться ему из конца в конец. Да уж недолго осталось. Коли Элька согласна – в седьмицу все сладится. Будет у Черны молодая княгиня. Пока, видно, придется остаться в Бялом. Хотя что за даль высшему магу три дня пути. Можно бы и долететь, да только мужичье здешнее к чему пугать – им еще его, Влада, князем потом называть. Петелька крепкая у него есть на старого Гжеся, которого он до времени вместо себя в Черне оставил. И отсюда через мысли его в любой миг посмотреть можно, что в Чернской земле делается. А вот с ведьмой, видно, придется еще намаяться.

– Деревенская девчонка обвела вокруг пальца людей, которых я почитаю своими руками и глазами? Провела тебя, Игор?! – Владислав не повысил голоса. – Хотя ты знаешь, как она нужна нам…

Единственная свеча в руке князя давала мало света, и тот, кого звали Игором, был неразличим в темноте. В ответ на укоризненные речи хозяина он лишь шумно вздохнул, признавая свою вину, да опустил капюшон плаща на широкие плечи.

Невысокий толстый его товарищ пустился было полушепотом в путаные объяснения, но князь прервал его взмахом руки:

– Довольно, Коньо.

Хозяин быстро, не оборачиваясь, пошел в свои покои. За ним семенил, отдуваясь, Конрад. Толстяк то и дело натыкался на углы, сундуки, скамьи, ойкая и вполголоса поминая радугу и всех ее нежитей. Следом большой черной птицей бесшумно следовал невидимый в темноте Игор.

Не поскупившись, Казимеж выделил гостям лучшие покои. Слабый свет единственной свечи выхватывал из темноты роспись на стенах: тонконогих породистых скакунов с выгнутыми, как бровь красавицы, шеями, поднявших посохи да книги охотников и гордость Казимежа – своры широколобых гончих.

Черный Влад усмехнулся, бросив быстрый взгляд на одну из стен, где молодой красавец-князь, в те поры, видно, еще не женатый на ведьме Агате, скакал, не разбирая дороги, преследуя лису. Неизвестный живописец, расстаравшись, изобразил и лихо подкрученный желтый ус, и знакомый, не лисий – человечий страх в глазах обреченной добычи, и перстень с крупным зеленым камнем, от которого протянулись к рыжей лески связывающего заклинания.

Жаль, погнавшись за торжественной красотой, остановился художник на полуволосе от правды – запечатлел молодого князя в пылу погони. Нет, не это называл Владислав охотой – то лишь забава, похвальба колдовской силой и удалью.

Саму ж охоту князья исстари доверяли егерям – ускачет княжья свита на красивых лошадках, отстанет дедок-егерь, подойдет к спеленутой магией лисичке и, не глядя в полные страдания глаза, ударит добычу короткой дубинкой по голове, чтоб не портить князю трофейной рыжей шкурки. Забыл живописец старичка с дубинкой. Залюбовался статным молодым князьком.

Красиво было выписано, не за страх – за совесть. А может, и за страх. Уж больно часто видел Владислав этот затравленный взгляд. Глазами загнанной лисицы смотрел на него вчера будущий тестюшка.

– Не твоя охота нынче, старик, моя, – полушепотом произнес князь, поднеся свечу к росписи на стене, – и не помогут побрякушки-камешки. Вспомнишь ты и должок вернешь… Сторицей…

Владислав не договорил, сам себя оборвал на полуслове, словно темная, кипевшая внутри то ли злоба, то ли застарелая обида сдавила грудь, лишая воздуха. Он прошел в полутемные покои, широко распахнув дверь. Сняв с шеи ключ, отпер большой сундук и вынул оттуда тщательно свернутые карты. Расстелил на столе.