Радужные листики

«Вот ведь как интересно, — думала Маша, крутя педали, — ведь практически каждый возмущался, что было нечестно, но всем, тем не менее, игра нравится, и все играют. То есть вначале, пока у тебя всё хорошо — всё честно, но как только ты проиграл, то сразу же и нечестно. Зачем же тогда играть, если каждому по отдельности нечестно? Все соглашаются играть по единым правилам, и это всем нравится, но каждый проигравший тут же начинает эти правила толковать, и ему это уже не нравится. Один большой плюс состоит из множества маленьких минусов, но в математике если к минусу прибавить минус, то получится тоже минус. Парадокс. Или так всегда получается: у одних одна своя правда, а у других другая, не такая? А ведь как много людей на Земле живёт, трудно всё–таки нам всем договариваться. Отношения между людьми — это очень тонкое искусство. Пожалуй, нужно подумать на счёт профессии искусствоведа».

Глава 49. В которой Маша беседует с бабушкой о человеческой жестокости.

Дома бабушка, как всегда, уже подрёмывала в кресле перед телевизором, где шла какая–то очередная серия «Седьмой грядки», там опять что–то бурно обсуждали, какое–то удобрение. Но на бабушку это действовало исключительно успокаивающе, она мирно посапывала. А может это Тихон действовал успокаивающе — он тоже мирно посапывал у неё на коленях. В общем, всем было хорошо.

На столе стоял оставленный для Маши стакан молока с горбушкой хлеба. Девочка перекусила, потом пошла проверила закрыт ли сарай с животными, вернулась домой, а бабушка с котом чудесным образом уже переместились в кровать. Пожелав всем спокойной ночи Маша почитала ещё с часик, и тоже уснула.

«Странно, — подумала она во сне, — кто это разговаривает с бабушкой, если я сплю. Уж не Крот ли решил её разбудить, чтобы она меня жалела? Ну сейчас я ему задам! Хотя нет, для Крота это слишком громко и слишком низко». И тут она поняла, что на самом деле уже не спит, и что уже наступило утро, и что бабушка действительно разговаривает, но не дома, а на улице, и не с Кротом, а с каким–то сердитым мужиком.

— А я вам говорю, что это она моего Бодуна испортила, так все говорят, — продолжал гудеть возмущённый мужской голос, — я его едва под утро с места сдвинул. Теперь это не боевой бык, а какая–то ходячая меланхолия: только смотрит задумчиво, да цветочки нюхает. Уж сколько раз мог боднуть меня, пока вместе шли — ничего, и на собак больше не кидается. Испортили мне такого зверя! Как я его на корриду готовил! Знаете, какие деньги мне за него испанцы пообещали?! У них такого свирепого быка уже сто лет не было!

Маша всё поняла. Она выглянула в окно: над бабушкой возвышался здоровенный мужик, с таким же чубчиком, как и у его быка, такой же чернявый, и размахивал руками. Кулаки у него были с Машину голову.

«Нужно срочно спасать бабушку» — решила Маша, и стала быстренько одеваться, поглядывая в окно.

— Знаешь, что, Николай, — заговорила бабушка, — я тебя внимательно выслушала, а теперь ТЫ меня послушай, — она ткнула его пальцем в грудь, причем тот даже попятился, — от твоего Бодуна всей деревне спасу нет, он у тебя ненормальный, бешеный просто. За тонну весом. Трактор снесёт. И ты меня хочешь убедить, что двенадцатилетняя девочка тридцати пяти килограммов так на него рявкнула, что у него случилось помутнение сознания? Да это у тебя случилось помутнение сознания! Ты как был в школе двоечником, так и остался таким на всю жизнь! У быка твоего от ярости апоплексический удар случился. И слава богу, что он ничего не успел детям сделать, а то я бы тебя вместе с твоим придуРУШным (не забывайте, что правильно писать это слово — придурочным) быком…, УХ, что бы я сделала. Ты бы Наталью пригласил его осмотреть вначале, а потом бы уже всякую чушь здесь нёс! Вот сейчас возьму хворостину, да и отхожу по попе, чтобы никому нервы не портил!

И она ещё раз ткнула его пальцем в грудь. Николай попятился к калитке, бормоча и оправдываясь:

— Да ладно, вам, Агафья Агафоновна, не сердитесь пожалуйста, ведь Василий всем рассказал, как она быка каким–то айкикоком остановила, она у вас очень необычная девочка, а необычные девочки могут намного больше обычных. Погорячился я, извините пожалуйста, я больше не буду.

Николай так всё задом, задом и быстренько скрылся за калиткой.

Тут как раз из дома на подмогу подоспела Маша.

— Бабушка, а что это за злобный неприятный дядя? — спросила она.

— Да Колька это, — усмехнулась бабушка, — он всегда хулиганом рос, я ему по молодости даже один раз всыпала за дело, так с тех пор он меня боится, издалека здоровается. А тут — на тебе, на двор припёрся.

— А детей бить непедагогично, — заявила Маша, — может он после того и вырос таким задиристым.