RAEM — мои позывные

Довольно быстро мы разобрались, почему нас не слышат. Впопыхах мы сделали антенну чересчур короткой, а наш передатчик, работавший на двух малюсеньких лампочках УБ-107, кроме конденсатора, не имел никаких органов настройки. Передатчик был очень слаб — небольшая шкатулка, рассчитанная на то, чтобы держать связь с берегом во время стоянки корабля на рейде. Отсюда и название передатчика — рейдовый. Многим позже проведенные расчеты показали, что мощность, излучаемая этим передатчиком, была меньше одного ватта.

Надо удлинять антенну, но в темноте и в пургу это невозможно. Отто Юльевич разрешил ждать до рассвета. Ложусь спать. Голова — на коленях Стаханова. Ноги — на животе Иванова. Полы палатки хлопают от ветра. Фонарь коптит. Можно подумать, что все спят, но изредка то тот, то другой молча закуривает. Не спится. Холодно и неуютно…

Чуть начинает светать, поднимаю радиобригаду. Удлиняю антенну. Нас должны услышать…

Слушаю. Зову. Слышна работа Уэллена, мыса Северного. Проходит час за часом. Аппаратура в полной исправности, а связи нет как нет. Отто Юльевич отзывает меня в сторону:

— Свяжемся ли с берегом?

Спрашивает тихим голосом, чтобы другие не слышали. Смотрит испытующим взглядом.

— Свяжемся. Станции предупреждены, слушают нас. У нас очень маленькая мощность.

Все продолжается. Слушаем. Вызываем. Снова слушаем… Проходит полдня. Сажаю за приемник Иванова, сам устраиваюсь у камелька. Ноги в тепле, но голова и спина мерзнут. Начинает клонить ко сну. Иванов монотонно стучит ключом. Кругом тихо. Все работают на месте аварии, там дела хватает. Глаза смыкаются все плотнее. И вдруг истошный крик Симы:

— Уэллен отвечает!

Сон как рукой сняло. Сима кубарем выкатывается из палатки, орет во весь голос:

— Где Шмидт?

Люди угадывают необычное. К месту аварии несется весть:

— Отто Юльевич! Радио!..

И вот небывалое зрелище: впервые в жизни я увидел, как Шмидт бежит. Пробежал мимо меня. Я за ним. Запыхавшись, на четвереньках влезаем в радиопалатку. Даю Шмидту журнал, чтобы он записал телеграмму. Шмидт и тут верен себе. Его первые слова:

— Товарищи, у меня большая радиограмма. Может ли Уэллен подождать?

Ну, конечно, может! Кто-то снимает с головы Шмидта шапку, мокрую от снега, сушит ее у камелька. Кто-то дает ему папиросу, спичку, чтобы он закурил, отдохнул, сосредоточился. При скудном свете фонаря Шмидт пишет свой краткий доклад правительству.

Работаем позывными «Челюскина». Но — обязательная форма; откуда радиограмма? Так рождается название нашей льдины — «Лагерь Шмидта».

Все это предшествовало знаменитой телеграмме, начинавшейся словами:

«13 февраля в 15 часов 30 минут в 155 милях от мыса Северный и в 144 милях от мыса Уэллен „Челюскин“ затонул, раздавленный сжатием льдов…»

Лагерь Шмидта

Первый день. Правительственная комиссия. Для нашего спасения мобилизовано все. На собаках к лагерю Шмидта. Дисциплина, дисциплина, дисциплина! Газета «Не сдадимся». Заседание партийной ячейки. Штабная палатка. Как мы жили на льду. Правительственная радиограмма. Наши аэродромы. Рассказы Шмидта. Ляпидевский спасает женщин и детей. Лед ломает наш лагерь. Вместе с самолетами готовы в путь дирижабли. Болезнь Шмидта.

Не знаю, был ли удовлетворен господь бог в первый день творения, но лица челюскинцев, вылезавших утром 14 февраля из спальных мешков, я видел собственными глазами. Оглядывая построенный за ночь палаточный город, мы не испытывали особого восторга. После уютных кают холодные палатки, где люди лежали друг на друге, никак не радовали. Однако никто не жаловался. Все прекрасно понимали — прошли только самые первые, самые трудные часы. Дальше должно быть легче. Наша судьба во многом зависела теперь от нас самих.

Конечно, еще находясь в дрейфе, мы знали, что угроза гибели висит над кораблем, как дамоклов меч. Понимая свое положение, мы готовились к самому неприятному. Теперь нужно было приспособиться к сложившейся ситуации, а это было совсем не просто…

Десяток кособоких палаток, шест, гордо именуемый радиомачтой, унылый самолетик и разбросанные там и сям грузы… Не очень весело.

Житейская мудрость гласит: что нельзя изменить, то надо терпеть.