RAEM — мои позывные

К тому времени Иван Дмитриевич стал в Арктике человеком известным. Я знал, что по заданию того же Наркомпочтеля он строил первую радиостанцию на Алданских золотых приисках и организовал охрану этой радиостанции. Организовал блестяще. Когда в один прекрасный день на нее налетела группа головорезов, Папанин, имея всего десять человек, дал налетчикам сокрушительный отпор.

Постепенно об Иване Дмитриевиче в Арктике стали складываться легенды. Большая часть этих легенд относилась к его хозяйственности и пробивной силе. Небольшого роста, расположенный к полноте, но удивительно быстрый и ловкий в движениях, он действовал всегда с какой-то неповторимой стремительностью, с каким-то редким талантом мгновенно превратить собеседника, подчас даже случайного, в своего союзника и помощника.

Я еще не видел человека, который, глядя на Папанина, умеющего показать пример, сумел бы устоять против знаменитых папанинских слов:

— Братки, надо помочь!

Папанин был самым старшим в нашей четверке — при высадке на полюс ему исполнилось уже сорок три года, а нынешний академик Евгений Константинович Федоров, тогда еще просто Женя — самым младшим — ему было лишь двадцать семь. Однако, несмотря на столь юный возраст, Женя, испытанный полярник. Зимовать он начал сразу же после окончания Ленинградского университета. Его первой зимовкой в 1932–1933 годах стала бухта Тихая, где Папанин был начальником. Потом, снова вместе, они зимовали на мысе Челюскина.

Пожалуй, наиболее характерная черта Жени Федорова, которая произвела на меня впечатление, — его удивительная работоспособность. В нашем содружестве он был, прежде всего, астрономом, изучал проблемы земного магнетизма, а когда после полярной ночи появилось солнце, занимался еще и актинометрией. К этому надо добавить, что Женя был еще нашим основным метеорологом, запасным радистом и рядовым крутильщиком лебедки. На все у него хватало времени и сил. Это удивительно работящий, способный, хорошо организованный человек.

Сейчас академик Е. К. Федоров руководит метеорологической службой Советского Союза. Но так же, как и тридцать лет назад, Евгений Константинович прост, приветлив, так же работоспособен.

Из всей четверки после самого себя лучше всех я знал Петра Петровича Ширшова. Полярные приключения как-то очень сближают, а с Петром Петровичем мы бедовали дважды. Один раз на «Сибирякове», второй — на «Челюскине». Закончив вуз, молодой гидробиолог изучал водоросли в родном Днепре, потом на маленьком боте плавал у скал Новой Земли, исследуя кормовую базу промысловой рыбы. В Арктике шире разворачивается человек и ученый, ему приходится крепить концы, смело вести суденышко в шторм, быть таким человеком, на которого товарищи в трудную минуту могут положиться. И Ширшову по душе было стать полярником. В Челюскинском лагере он — первый бригадир и прораб аэродромных работ.

Трогательным и симпатичным существом был и пятый член нашего коллектива — черный пес по кличке Веселый. Он был действительно веселым, добрым, хотя и вороватым, что огорчало нашего рачительного начальника.

Конечно, люди мы все были очень разные. Пожалуй, наиболее шумные — мы с Папаниным. Быть может, это и способствовало тому, что временами между нами возникали легкие разногласия, которые и Федоров и Ширшов амортизировали молниеносно, пуская в ход елей умиротворения. Но не эти разногласия — главное в наших отношениях. Напротив, в них властвовала забота друг о друге.

Когда, в связи с перелетами через полюс или по каким-либо другим не менее важным причинам, мне приходилось помногу часов сидеть за приемником, Папанин трогательно варил черный кофе и приносил прямо на радиостол мою обеденную порцию. Главным ночным сторожем был я, потому что последнее метео надо было передать в полночь, а первое — в шесть утра, и потому спать приходилось в рассрочку. Хорошо потрудившись ночью, я отсыпался днем, Папанин заботливо укрывал меня, чтобы я не замерз.

* * *

Среди наших повседневных дел встречались и просто скучные, но делать приходилось любую работу, в том числе и надоедливую. Чтобы наши молодые ученые Ширшов и Федоров смогли всецело отдавать свое время науке, мы с Папаниным стали самыми северными домашними хозяйками земного шара. Две недели в кухне хозяйничал он, а две недели — я.

Правда, многое в наших кухонных делах приведет в ужас представительниц лучшей половины рода человеческого. Однако, рассказывая обо всем этом, прошу снисхождения и скидки на условия производства, значительно уступавшие кухне и столовой современной отдельной квартиры. Прежде всего, мы не мыли посуды. Но не потому, что были грязнулями. Напротив, вымыли бы с радостью, но лимитировала вода. Как я уже отмечал, расход топлива на приготовление пресной воды, кроме питья и готовки, представлял для нас непозволительную роскошь.