Рафаэль

Так состоялось знакомство с Маргаритой. Прогуливаясь с ней по аллеям и показывая диковинные растения, он увлечённо рассказывал ей о любовных историях, которые ему предстояло запечатлеть на фресках дворца, и предложил позировать для одной из картин. Она смутилась, ответив, что для этого ей нужно спросить разрешения отца и жениха. Упоминание о женихе несколько озадачило Рафаэля. Однако из дальнейшего разговора ему стало понятно, что замуж она собирается вовсе не по любви.

— Стыдно ведь в семнадцать лет оставаться девственницей, — простодушно призналась Маргарита. — Не правда ли?

Такая прямота окончательно его подкупила, и вскоре он приступил к написанию её портрета, объявив друзьям, что наконец-то нашёл Психею, а его щедрые подарки девушке возымели действие, заставив забыть о получении согласия отца и жениха, если таковой на самом деле существовал, а не являлся плодом девичьих мечтаний. Однако в письмах Рафаэля и его друзей о ней нет упоминания, равно как и в составленном художником завещании, хотя известно, что кроме родственников и учеников крупная сумма была завещана им одной любимой женщине, но имя её так и осталось тайной.

Действительно, как выяснилось из архивных документов, на улице Санта-Доротея проживала некая девица по имени Маргарита, дочь уроженца Сиены пекаря Франческо Лути (от ит. fomaio— пекарь), наречённая молвой прозвищем Форнарина и окончившая свои дни в приюте для бедняков. В книге умерших она значится как meretrice.До сих пор гиды, водящие туристов по Риму, останавливаются на улице Санта-Доротея перед домом пекаря, ставшим достопримечательностью, и рассказывают очередную легенду о Рафаэле и Форнарине.

Но была ли она той самой моделью, что позировала ему в зале Психеи дворца Фарнезина и запечатлена на довольно откровенном римском портрете, выставленном во дворце Барберини? На нём в верхнем углу различимы листья айвы как символ плотской любви. Вряд ли удастся установить личность модели. Само имя Форнарина стало нарицательным, олицетворяющим всех женщин, которых в разное время любил художник в римский период жизни. Но портрет Форнарины, как принято его называть, значительно отличается от других изображений незнакомок своей откровенной эротикой. Взять хотя бы флорентийский портрет молодой женщины с единорогом на коленях или донну с вуалью. В них нетрудно ощутить выраженное чувство любви художника и любование их красотой, а здесь всё подчинено одному только низменному плотскому вожделению, удовлетворить которое модель явно готова, и вряд ли можно говорить о более глубоком чувстве.

Рафаэль безусловно знал об истинной профессии повстречавшейся ему на Трастевере девицы, да она её и не скрывала, что являлось причиной частых ссор. Но, как говорится, сердцу не прикажешь, и он постарался несколько поднять её социальный статус и облагородить, изобразив девицу в модном тюрбане дамы высшего круга. Она вызывала в нём страстные желания, и он не мог их скрыть, рисуя её обнажённое тело и манящий взгляд чёрных как смоль глаз. Из картины «Дама с вуалью» им перенесена сюда та же жемчужная брошь, вдетая в волосы Форнарины. Как ни старался Рафаэль держать в тайне свою похотливую страсть, молва вскоре разнесла по всему городу новость о его новой пассии, которая обрастала самыми невероятными подробностями.

Имя заказчика картины, если таковой был, осталось неизвестным, и «Портрет Форнарины» украшал одну из гостиных дворца Каприни. Считается, что после смерти автора портрет дописал Джулио Романо и для придания большей ценности картине украсил левое предплечье модели браслетом с надписью Raphael Urbinas.

Не исключено, что именно с таинственной незнакомкой, столь откровенно позировавшей и возбуждавшей плотские чувства в Рафаэле, связан его последний сонет, в котором он выплеснул охватившую его страсть:

Амур, умерь слепящее сиянье
Двух дивных глаз, ниспосланных тобой.
Они сулят то хлад, то летний зной,
Но нет в них малой капли состраданья.

Едва познал я их очарованье,
Как потерял свободу и покой.
Ни ветер с гор и ни морской прибой
Не справятся с огнём мне в наказанье.

Готов безропотно сносить твой гнёт
И жить рабом, закованным цепями,
А их лишиться — равносильно смерти.

Мои страдания любой поймёт,
Кто был не в силах управлять страстями
И жертвой стал любовной круговерти.