Рафаэль

Так появились его первые рисунки, но он старательно прятал их от сторонних глаз, дабы не вызвать насмешек шутников-подмастерьев. У него уже неплохо получалось измельчать ступкой мел в порошок, как это делали ученики-подростки, и он научился, как и они, отмывать в скипидаре кисти. Ему стали близки и понятны многие замысловатые операции и работы, производимые в мастерской.

— А что нового в школе? — как-то спросил отец за ужином.

Рафаэль рассказал, что сегодня учитель прочитал им в классе одну забавную басню Федра в своём переводе с латыни, а затем приказал пересказать её своими словами. Ему удалось запомнить услышанное, а вот в тетради изложить басню словами было куда труднее.

— Ведь слышится одно, — оправдывался он, — а пишется-то совсем по-другому.

— О чём говорится в басне? — поинтересовалась мать, чтобы успокоить его.

— Про оленя, но у неё грустный конец.

— Так прочти, коли запомнил! — ободрил отец.

И Рафаэль повторил наизусть услышанное в школе:

От стрел охотников ища спасенья,
Из леса вышел пуганый олень,
Прося Диану, чтоб его мученья
Унёс с собою на закате день.
Стемнело, и пути не разбирая,
Олень помчался, страх преодолев.
Дорогу преградила волчья стая,
Свернув, он угодил в крестьянский хлев.
Увидев незнакомца, бык-трудяга
Проговорил, согнав слепня хвостом:
«В хлеву тебе не место, бедолага.
Мы зарабатываем корм горбом.
Рога ветвистые здесь не в почёте.
Хозяин скупердяй и вечно злой,
И у него клок сена на учёте.
Его, брат, не объедешь на кривой».
«О добрый бык, мне надобно немного —
Лишь без опаски ночку скоротать,
А на рассвете дальняя дорога,
По коей мчаться мне не привыкать».
И вот проходит день, за ним другой.
В хлеву гость отоспался и прижился,
Но, видно, возвращаться в лес родной
К врагам-охотникам не торопился.
Как говорится, есть всему конец,
И редки исключения из правил.
Хозяин же, жадюга и шельмец,
Узнал, кто ему сена поубавил.
Работники оленя порешили
И, тушу поделив между собой,
Хозяину с намёком подарили
Рога — приглядывай, мол, за женой.

[19]

Мать расцеловала сына, поражённая его проникновенным чтением звонким голоском, а отец резко встал из-за стола и ушёл к себе, сказав, что он сыт. Маджия и тётки были в недоумении, не понимая, чем он остался недоволен. Видя, как встревожились взрослые, мальчик решил их успокоить:

— Не сердитесь на папу. Ему, как и мне, стало жалко бедного олешка.

Видя возбуждение сына, Маджия провела ту ночь рядом с ним в детской. Как радовался Рафаэль, когда мать всё чаще стала проводить ночь в его комнате, напевая ему перед сном колыбельную. Она пела про уснувших птиц в саду, спящих рыб в пруду и про синее небо в звёздах.

По вечерам, когда в доме собирались гости, отец любил удивить приглашённых приготовленным им блюдом по собственному рецепту. Постоянно колдуя над красками в мастерской, чтобы добиться нужной консистенции и цвета, он перенёс своё пристрастие к составлению различных смесей на кулинарию, в чём, по мнению знающих в этом толк сестёр, стал подлинным мастером. Чтобы развлечь гостей после шумного застолья с шутливыми тостами во здравие вновь испечённого «повара», Санти просил жену спеть или сыграть что-нибудь. Рядом в большой зале стоял старинный клавикорд с красивой крышкой, сплошь инкрустированной перламутром, но Маджия часто предпочитала ему лёгкую лютню. Подобрав нужную мелодию, она принималась петь. Её бархатистое контральто было слишком сильным для домашнего пения, и поэтому ей приходилось сдерживать мощь голоса, переходя от forteна pianissimo. Рафаэлю особенно нравилась песня на слова отца:

Дрожит листок на голой ветке,
Пока не сорван злобным ветром…

Всякий раз, когда он слышал эту песню, она приводила его в сильное волнение. Ему было жалко бедный листочек, который оторвался от родимой ветки по воле ветра-разлучника. Когда Маджия пела, чуть прикрыв глаза, на её красивом одухотворённом лице отражалась то грусть, то тихая радость, неизменно вызывая бурный восторг гостей.