Рафферти

— Он дал тебе запутаться, — буркнул Макнамара. — Пойми ты это, дал, дал. Теперь вопрос только в том, сумеет он выручить тебя или нет. До вчерашнего дня я был уверен, что все будет в порядке. Я не сомневался, что все пройдет гладко. Но теперь, когда он, вместо того, чтобы сослаться на пятую поправку, решился давать показания, я совсем не уверен. Да, не уверен.

— Почему? Что изменилось? Какое отношение…

— Если он не будет говорить правду, его обвинят в лжесвидетельстве, — объяснил Макнамара. — А если он будет говорить правду, тогда…

Снова Томми долго молчал. Наконец он поднял взгляд и, пожав плечами, протянул вперед руки.

— Так что же мне делать? — спросил он.

— Сидеть тихо и следить, как развиваются события. Услышим, что скажет Джек, когда вы встретитесь. Увидим, что принесут нам ближайшие два-три дня. Но я был бы плохим адвокатом и никуда негодным другом, если бы не предупредил тебя, что готовиться надо к худшему. Это может случится.

— А если случится?

— Сматывай удочки. Убирайся из Америки. Беги на Кубу, в Мексику или обратно в Италию. Но беги.

Фаричетти поднялся с места и прошелся по комнате. Он взял бутылку, но не стал ее откупоривать, а снова сел, держа бутылку между коленями. Он не смотрел на Макнамару.

— Нет, — сказал он. — Нет, я не побегу.

Макнамара взглянул на него и впервые подумал, что Томми Фаричетти уже далеко не молод.

— Мне пятьдесят семь, — сказал Фаричетти, словно отвечая на мысли своего адвоката. — Пятьдесят семь, Френсиз. Я слишком стар, чтобы пускаться в бега. Слишком стар, чтобы ехать на Кубу, в Мексику или Италию. Слишком стар, чтобы начинать все сначала. У меня жена и дети. Семья. Дом в Бруклине, цветочный магазин, акции в компании химчисток. Я не побегу. Не могу. Слишком поздно.

Макнамара покачал головой.

— Тогда…

— Я подожду. Подожду, что скажет Джек. Подожду, пока он скажет мне, что делать. Пока он не выпутается. Я верю ему, он мой друг. Я должен ему верить. Я слишком много для него сделал, слишком долго был с ним связан, чтобы не доверять ему. Мне плевать, как он поступит с остальными, меня не интересует ни Босуорт, ни даже Фарроу. Я забочусь только о себе. И он не может меня предать. Запомни, Френсиз, меня предать он не имеет права.

Он откупорил бутылку и сделал большой глоток.

— Включи телевизор, — сказал он. — Уже два, сейчас начнут. До чего же паршивое изображение из-за этих переносных антенн! — вздохнул он.

Эдди Рафферти поднял взгляд на сестру. Она вбежала в комнату и с размаху бросилась в старое кресло со сломанными пружинами, которое он и Марти не могли поделить, когда им случалось одновременно приезжать домой и спать в одной спальне.

— Как все надоело, — протянула Энн, обиженно выпячивая нижнюю губу. — Просто противно. Обращается со мной, как с ребенком.

Эдди пожал плечами и отвернулся. У него были свои заботы.

— В чем дело? — все-таки пробормотал он.

— Вы, наверное, думаете, что я ничего не понимаю, — продолжала Энн, не отвечая на его вопрос. Она глубоко вздохнула. — Дай сигарету, — потребовала она.

— Сигарету? — Эдди снова обернулся. — Ты прекрасно знаешь, что тебе запрещается…

— Знаю, знаю, — перебила его Энн. — Знаю, что мне запрещается курить. И наверх меня только что отправили потому, что мне запрещается смотреть телевизор. И еще мне запрещается…

— Ты смотришь его уже два дня не отрываясь, — возразил Эдди. — Тебя еще не тошнит?

— Нет, не тошнит, — рассердилась Энн. — Кроме того, сейчас как раз будут показывать эту Харт, и я хочу послушать…

— Не знаю, как ты, — перебил ее Эдди, — а я сыт этим по горло. И не хочу смотреть никаких передач. И читать об этом больше не хочу. Даже думать не хочу…

— Подожди, — перебила его Энн и выпрямилась в своем кресле. — Чем это ты занят?

Только сейчас она заметила, что на кровати лежит чемодан, куда брат бросает свои вещи из комода.

Эдди даже не повернулся к ней.

— Собираю вещи, — пробормотал он, не заботясь, слышит его сестра или нет. — Собираю вещи и ухожу.

С минуту она растерянно смотрела на него, словно перед ней стоял совершенно чужой человек. Смешно: Эдди и Марти близнецы, а ведь они совсем разные. Марти она любила больше. Марти — вылитый отец. А Эдди, худой и высокий, похож на настоящего ирландца, хотя волосы у него рыжеватые, как у матери, и ее черты лица. Эдди вспыльчив, и присущее брату чувство юмора у него отсутствует, он все воспринимает чересчур всерьез. Да, во многих отношениях он для нее чужой. Разумеется, его она тоже любит, просто он какой-то другой. Не такой, как Марти. Марти, который так похож на отца.

Ей было ужасно жаль Марти. Она представляла, как он переживает. Марти отдыхал в летнем лагере вместе со своим лучшим другом Хэдном Босуортом-младшим, когда стало известно с самоубийстве старшего Босуорта. Вчера вечером Марти позвонил и сказал, что уезжает из лагеря. Говорил коротко, без всяких подробностей, но все они поняли, как ему тяжело.

Вдруг до сознания Энн дошел ответ брата.

— Что? — спросила она. — Как это собираешь вещи и уходишь? Какого черта…