Рагу из лосося

Здравствуй, Славик! Это незапланированное письмо. Ты, наверное, удивишься, когда его получишь. Я и не написала бы его, если б не боль… Если б не такая огромная боль, от которой все чернеет перед глазами… Я сижу в комнате, а весь мир раскалывается на куски, покрывается черным цветом и ощущение такое, как будто я схожу с ума… Сегодня я потеряла самого близкого человека. Человека, более близкого, чем Дима, мама или даже ты (прости). Он ушел, растворился в черноте за окном, а на моем столе остался маленький кусочек бумаги… Белый листок с оборванными краями… Такой одинокий, как моя жизнь… Буквы смотрят на меня с немым укором: «Я ухожу в другой мир, любимая, потому, что не могу без тебя». Несколько косых строчек, будто все было лишь выдуманным отрезком нелепой судьбы…

Это написал мой самый близкий друг Алик Вильский. Сегодня ночью он переписал его на листке бумаги — для меня. Когда я ушла из его жизни в свою, он переписал первую строчку этого стихотворения, налил шампанского в тот бокал, из которого я только что пила и запил им три таблетки очень страшного яда. И даже не успел допить тот бокал до конца. Он покончил с собой сегодня ночью. Утром мне позвонили из полиции (мой домашний телефон нашли в его записной книжке, подчеркнутый красным) и попросили приехать опознать тело. Кроме меня, у него больше не было никого.

Накануне этой ночи мы были с Димой в гостях. Мы были в загородном особняке одного авторитета по кличке Факир, с которым Дима и Вал. Евг. поддерживают очень хорошие отношения. А с женой Факира, Леной, я училась в институте, на одном курсе. У Факира 5 октября был день рождения. Он устроил небольшой вечер для избранных. Помню, как в уютной гостиной за столом я пила дорогое белое вино и смотрела на гранатовые серьги Лены, которые стоили, наверное, целое состояние. После ужина гости разбрелись по особняку, а я предложила Диме немного погулять по поселку — ночь была теплая, лунная. Мы шли по дороге — особняк Факира стоял последним, после него начиналась территория то ли завода, то ли склада. Именно тогда я увидела эту кошку. В подсобке сторожа этого самого склада, расположенной возле забора, рядом с дорогой. В окнах подсобки горел свет. И доносились звуки музыки. Мотив перебивался странным бормотанием. Заинтересованные, мы подошли ближе и заглянули в маленькое окошко. За столом сидел сторож, старик, пьяный в доску. Перед ним — радиоприемник. Бутылка водки. А возле бутылки сидит эта самая кошка. Хвост подогнула, голову склонила и смотрит на него настоящими человеческими глазами. Старик смотрит на кошку и разговаривает с ней. Не закончив фразы, перебивает себя сам и начинает петь…. Отрывки из песни Димы (именно эту песню передают сейчас по радио). И разговаривает. Рассказывает кошке, что было слышно в какой-то очереди, о новой почтальонше, которая носит пенсию, о пальто, которое было у него 10 лет назад. Поет и рассказывает. А кошка смотрит такими грустными глазами. В душе что-то перевернулось, и по моим щекам хлынул поток слез, обжигающий, горячий, безудержный. Димка перепугался и увел меня от окна. Я плакала от картины этого необычайного одиночества — старик и кошка, и от тяжелого камня, который лежит у меня на душе, и от предчувствия чего-то плохого, и от того, что ничего не повторяется в жизни, и от того, что я сама не могла объяснить… Я плакала и плакала, а Дима все не мог меня успокоить. Я плакала даже тогда, когда мы вернулись в особняк. Никто из гостей не заметил мои слезы. Их вообще никто не замечает — никогда. Наверное, той ночью я ощутила предчувствие горя, которое произойдет очень скоро. Теперь оно произошло. У меня умер друг. Но, странное дело, слезы больше не текут по щекам.