Рай без памяти

— Элементарный несчастный случай. Мы учитывали возможность отраженной волны и предупреждали Хентера. К сожалению, он не воспользовался убежищем.

— Нам известно о том, что летчику экспедиции удалось проникнуть внутрь купола. Это верно?

— Верно.

— Почему же он отказывается давать интервью? Откройте тайну.

— Никакой тайны нет. Просто я запретил разглашение сведений о нашей работе.

— Не понимаем причин. Объясните.

— Пока экспедиция не распущена, я один отвечаю за всю информацию.

— Кто, кроме Мартина, сумел проникнуть за пределы голубого свечения?

— Двое русских. Кинооператор и метеоролог.

— Каким образом?

— На парашютах.

— А обратно?

— Тоже.

— С парашютом прыгают, а не взлетают. Может быть, они воспользовались помощью с вертолета?

— Они не воспользовались помощью с вертолета. Их остановило, выбросило и приземлило силовое поле.

— Что они видели?

— Спросите у них, когда экспедиция будет распущена. Я думаю, что все виденное ими — внушенный мираж.

— С какой целью?

— Смутить и напугать человечество. Внушить ему мысль о всемогуществе их науки и техники. Меня, в известной степени, убедило выступление Зернова на парижском конгрессе. Весь их супергипноз — это контакт, но контакт будущих колонизаторов с дикарями-рабами.

— А то, что видели летчик и парашютисты, их тоже смутило и напугало?

— Не убежден. Парни крепкие.

— А они согласны с вашим мнением?

— Я им его не навязывал.

— Нам известно, что летчик видел Нью-Йорк, а русские — Париж. Кое-кто предполагает, что это действительная модель, как и Сэнд-Сити.

— Мое мнение вы уже слышали. А кроме того, площадь голубого свечения все же не столь велика, чтобы построить на ней два таких города, как Нью-Йорк и Париж.

КОММЕНТАРИИ ЗЕРНОВА. Адмирал передергивает. Имеется в виду не постройка, а воспроизведение зрительных образов, какие пришельцам удалось записать. Как в монтажной съемочной группе. Что-то отбирается, просматривается и подгоняется. А нашим ребятам и Мартину просто повезло: пустили в монтажную с «черного хода».

Так мы коротали часы по дороге в Уманак, самой удивительной дороге в мире. Нет таких машин, чтобы создать столь идеальную плоскость. Но вездеход все-таки стал. Отказала гусеница или что-то заело в моторе, Вано не объяснил. Только буркнул: «Говорил — наплачемся». Прошел час, давно уже ушли вперед и наш коллега-вездеход, и его санный хвост, а мы все чинились. Впрочем, никто не винил Вано и не плакал. Лишь я шагал как неприкаянный, всем мешая. Ирина писала корреспонденцию для «Советской женщины»; Толька вычерчивал какие-то одному ему понятные карты воздушных течений, обусловленных потеплением; Зернов, как он сам признался, готовил материал для научной работы, может быть, для новой диссертации.

— Второй докторской? — удивился я. — Зачем?

— Почему — докторской? Кандидатской, конечно.

Я подумал, что он шутит.

— Очередной розыгрыш?

Он посмотрел на меня с сожалением: хороший педагог всегда жалеет болванов.

— Моя наука, — терпеливо пояснил он, — отвергнута настоящим, а будущего ждать долго. Не доживу.

Я все еще не понимал.

— Почему? Пройдет зима, другая — в Заполярье снег опять смерзнется. А там и лед.

— Процесс льдообразования, — перебил он меня, — знаком каждому школьнику. А меня интересует тысячелетний материковый лед. Скажешь, будут похолодания и он образуется? Будут. За последние полмиллиона лет были по меньшей мере три таких ледяных нашествия, последнее — двадцать тысяч лет назад. Ждать следующего прикажешь? И откуда ждать? На отклонение земной оси надеяться не приходится. Нет, голубок, тут финти не верти, а специальность менять придется.

— На какую?

Он засмеялся:

— Далеко от «всадников» не уйду. Скажешь: мало экспериментального, много гипотетического? Много. Но, как говорят кибернетики, почти для всех задач можно найти почти оптимальное решение. — Взгляд его постепенно скучнел, даже добрые преподаватели устают с «почемучками». — Ты бы пошел, поснимал что-нибудь. Твоя специальность еще котируется.

Я вышел с камерой — что там снимать, кроме последнего льда на Земле? — но все-таки вышел. Вано с предохранительным щитком на лице сваривал лопнувшие звенья гусеницы. Сноп белых искр даже не позволял ему помешать. Я посмотрел назад, вперед и вдруг заинтересовался. Примерно на расстоянии километра перед нами посреди безупречного ледяного шоссе торчало что-то большое и ярко-красное, похожее на поджавшего ноги мамонта, если бы здесь водились мамонты, да еще с такой красной шкурой. А может быть, рыжий цвет издали, подсвеченный висящим у горизонта солнцем, приобретает для глаза такую окраску? Может быть, это был попросту очень крупный ярко-рыжий олень?

Я все же рискнул подойти к Вано.

— Будь другом, генацвале, посмотри на дорогу.

Он посмотрел.

— А на что смотреть? На рыжий камень?

— Он не рыжий, а красный.

— Здесь все камни красные.

— А почему посреди дороги?

— Не посреди, а сбоку. Когда лед срезали, камень оставили.

— Сюда ехали, его не было.

Вано посмотрел дольше и внимательнее.

— Может, и не было. Поедем — увидим.