Рай без памяти

Из-за лесной опушки, может быть такой же, как наша, — издали только не было видно роз, — вынырнул пыхтящий паровозик-кукушка со струйкой дыма, плывущей длинным черно-белым хвостом от старинной огромной трубы. То был именно паровоз, а не тепловоз или электровоз — «поезд с трубой и дымом», как я их называл в детстве, когда родилась электричка. Он медленно прополз по рельсам и остановился в долине в восьмистах метрах от нас. Ни одного пассажирского вагона не было — одни открытые платформы, полные пассажиров, притиснутых друг к другу и окруженных парой канатов, как на ринге.

С каждой платформы, с обеих ее концов, спрыгнули по нескольку человек в желтых крагах или сапогах и серых мундирах с автоматами прикладом к бедру. Потом из-под канатов начали сползать «пассажиры» в однообразно синей или темно-зеленой одежде — издали трудно было уточнить цвет, — каждый с обушком или киркой в руках. Все они выстроились солдатским строем и, эскортируемые стражниками с автоматами, двинулись в сторону от платформ к ближайшему лесному нагорью.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил я Тольку.

— Я уже понял.

— Что?

— Зонненшмерц.

Я ничего не понял — ни того, что происходило по ту сторону колючей проволоки, ни того, что понял и высказал Толька. Но спрашивать было некогда. Новые события породили новую непонятность.

В хвосте колонны началось замешательство. Кто-то остановился, кто-то заспорил с охранником. Может, это был не один, а несколько человек. Чья-то кирка взметнулась вверх, кто-то в крагах упал, кто-то подхватил оброненный автомат, кто-то выстрелил — кто, не было видно, но выстрел прозвучал громко, как взрыв, — и вот уже задние ряды колонны смяли шеренгу стражников, колонна рассыпалась, а группа беглецов бросилась к проволоке под круговым автоматным обстрелом. Они бежали зигзагами, припадая к траве и снова вскакивая, а некоторые так и остались на земле, не вставая. Впереди бежал человек, подхвативший оброненный охранником автомат. Он метался, как заяц, петлял меж кустами, ускользая от пуль, падая и огрызаясь ответными очередями и в свою очередь заставляя стражников отстреливаться и падать. Почти все его товарищи лежали не подымаясь, кое-кто полз обратно, а он, все еще петляя и не выпуская из рук автомата, уже добежал до колючей проволоки. Если бы он мог проползти под ней, и проползти быстро, розовые кусты, окаймлявшие опушку леса, оказались бы буквально в нескольких метрах. И он был бы спасен. Но пролезть под проволокой он не смог. Он попытался преодолеть ее у столба, но тут его и настигли пули, от которых он до сих пор так счастливо уходил. Я не заметил, сколько автоматных строчек прошило это уже безвольное и бессильное тело, повисшее на ржавых проволочных колючках, но человек был давно уже мертв, а серые охранники все еще стреляли. Только спустя несколько минут, очевидно поняв всю бессмысленность дальнейшего обстрела, они прекратили огонь.

И как будто ничего не случилось, рассыпавшаяся группа людей с кирками снова построилась солдатской колонной и под охраной автоматчиков двинулась по горной дороге, наполовину скрытой от нас скалистым уступом горы. Трупов никто не подбирал, и даже последний, достигший ограды беглец так и остался висеть на ее рыжих шипах. А затем как ни в чем не бывало стоявший на пути поезд рванулся, паровозик опять задымил и, пыхтя, протащил мимо нас пустые платформы, загрязненные до черноты. Откуда взялась эта черная грязь, когда кругом все зеленело, как на лугу?

— Это не грязь, а уголь, — сказал Толька, — угольные шахты поблизости или открытые разработки. Сюда везут рабочих, отсюда — уголь.

— Откуда и куда везут?

— Икс, — сказал Толька.

— Кто эти рабочие и почему их расстреливают?

— Игрек. Что это за шахты? Зет. Словом, уравнение, а решать некогда. Пошли.

— Куда?

— Назад. Сюда нам дороги нет, ежу ясно, — отрезал Толька и прибавил уже не для меня, а как высказанную вслух, видимо давно тревожившую его мысль: — Призрак. Ей-богу, призрак. Все как на картиночках — и дорога, и горы, и колючая проволока. Очень похоже.

— На что? — спросил я.

— На Зонненшмерц.

4. БЕГСТВО

Что такое Зонненшмерц, я узнал только по возвращении к источнику. Всю дорогу Дьячук молчал и не откликался. Даже рассказывать о виденном пришлось одному мне, пока я не упомянул о Зонненшмерце.

— Кажется, это один из гитлеровских лагерей смерти. Где, не помните? — спросил Зернов.

— Где-то в Богемии, — сказал Толька. — Там у меня старший брат погиб. Художник. Один из его товарищей по заключению сохранил его зарисовки и переслал их матери уже после войны. Откуда? Не помню. Кажется, из Франции. Я тысячу раз пересматривал их — и мальчишкой и взрослым, — все запомнилось до мелочей. И то, что мы с Юркой видели сейчас — я имею в виду общее впечатление, — очень похоже. Тот же пейзаж, та же внешняя обстановка. Даже столбы с проволокой словно отсюда срисованы.

— Карандашом? — спросил Зернов.

— И углем.

— Значит, одноцветные. Думаю, что вы все-таки ошибаетесь, Толя.

— Почему? Товарищ из Франции уверял, что рисунки очень похожи.