Рай для неудачниц

Словно по мановению волшебной палочки, Раби в этот момент вкатил столик, на котором красовалось большое блюдо с восхитительно пахнущими куриными ножками, запеченными с чесноком и красным перцем, в окружении риса и овощей. Морщины усталости на лице Карпухина разгладились при виде этой умиротворяющей картины, и взгляд его заметно потеплел: он приметил небольшой графинчик с прозрачной жидкостью, примостившийся на краю столика.

– Я же за рулем, горе ты луковое! – проговорил он строгим голосом.

– Я тебя отвезу, – сказал Андрей. – Можешь расслабиться.

– А тебе уже можно машину водить?

– Вот как раз и проверим.

– Ну, так что мне для тебя сделать?

– Вот, взгляни, – и Андрей положил на диван рядом с майором листок бумаги с набранным на компьютере текстом.

– «Петр Аникеев, – прочитал он, усиленно орудуя челюстями и мысленно благословляя кулинарные способности Раби, – Алена Руцкая, Евгений Смолкин…» Слушай, я их знаю? Звучит знакомо…

– Петр Аникеев – известный футболист…

– О, так это он – «звезда» «Зенита»?!

Андрей кивнул.

– Алена Руцкая – телеведущая, а Евгений Смолкин…

– Это тот артист, который играл в… – майор щелкнул пальцами, прося подсказать ему название фильма.

– «Смертельном транзите».

– Точно – в последнем блокбастере Руслана Дамайкулина! Слушай, это же все известные люди – что за бумаженция, а?

– Леонид мне это перекинул по факсу: кто-то подсунул записку с этими фамилиями ему под дверь в «Сосновом раю».

– Во как… Интересно!

– И, похоже, опасно, – добавил, нахмурившись, Андрей. – Если Кадреску подкинули эту писульку, значит, его расспросы не остались без внимания. Может, его уже раскусили?

– Если бы так, то, наверное, он уже вылетел бы из клиники, – покачал головой Карпухин. – Но кто-то его вычислил – в этом, боюсь, ты прав. И он хочет, чтобы мы проверили этот список?

– Здесь так написано.

– Ладно, ладно… А на предмет чего проверять-то?

– Шут его знает! Ты просто попробуй хоть что-то выяснить, только особо не усердствуй, ведь твоему начальству, как и Толмачеву, это может не понравиться.

– И как, по-твоему, мне это сделать? Я ведь и ребят своих привлечь не смогу…

– Привлеки моих – Никиту, к примеру.

– Тебе мало Агнии?

– Ее больше вообще нельзя трогать, пусть отдыхает. Чем дальше Агния будет держаться от Толмачева, тем лучше.

* * *

Тяжело опираясь на трость, Никита одарил девушку белозубой, немного стеснительной улыбкой. Это всегда срабатывало так, как надо: девичьи сердца мгновенно таяли при виде милого парня, похожего на большого плюшевого мишку с красивыми глазами, а его физический недостаток возбуждал сочувствие и ликвидировал любой намек на подозрение. На самом деле в трости, в сущности, необходимости не было: Никита испытывал неудобства лишь после долгой ходьбы или бега – только тогда легкая хромота и тянущая боль давали о себе знать. А ведь все могло обернуться иначе – там, в Южной Осетии…

…Они развернули полевой лагерь. Медикаментов и перевязочных материалов не хватало, несмотря на бодрые рапорты военного начальства начальству еще более высокому. Вот и отправились в рейд двое врачей и двое сопровождающих из ОМОНа. Надеялись разжиться чем-нибудь в местной больнице, которую обстреливали трое суток подряд, а этим утром, видимо, решили, что хватит зря снаряды тратить, и замолкли. Собрав все, что только было можно, из уцелевшего больничного добра, рейдеры двинулись в обратный путь, однако будто их сглазил кто-то: едва они вылезли из укрытия, как обстрел начался с новой силой. Кровля, уже поврежденная многочисленными обстрелами, обрушилась и погребла под обломками всех четверых. Начальник полевого госпиталя, пославший ребят в больницу, испугался, что с него спросят за гибель врачей, а потому не стал высылать спасательную экспедицию, предпочтя сделать вид, что он ничего не знает, а потом сказать, что они проделали все это по собственной инициативе. Почти сутки Никита и выживший омоновец Мишка Горелов провели под завалом, поддерживая друг друга вялой беседой. Потом Мишка замолчал, и Никита понял, что он остался один. Помощь пришла неожиданно, но узнал он об этом лишь две недели спустя, очнувшись в госпитале ГУВД в Москве. Тот день, когда Лицкявичус, дядя Андрей, приехал в полевой лагерь с инспекцией, стал его вторым днем рождения. Андрей не только настоял на спасательной операции, но и не дал пожилому усталому хирургу оттяпать Никите ногу. На войне ведь заботятся в лучшем случае о жизни пациента, а качество этой жизни мало кого интересует под шквальным огнем вражеской артиллерии: жив – благодари бога и врача! Несколько повторных операций и год реабилитации сделали свое дело. Трость теперь ему почти не требовалась, но эффект, производимый ею на окружающих, не позволял Никите окончательно от нее отказаться. Вот и сейчас она «сыграла», как положено, и симпатичная полноватая девушка вся так и растворилась в волнах сочувствия и симпатии к нему.