Рай – это белый конь, который никогда не потеет (ЛП)

Внешнее изменение Милана заставляет меня страдать, в том смысле, что раньше у Милана было свое лицо, и я считаю, что, возможно, это было одно из самых красивых в Европе лиц; в то время как теперь оно больше не существует, больше ничего нет. Стерто с земли. Его, Милан, лишили души. Даже туман был прекрасен. Теперь нет ни тумана, ничего. Потому что города нет. Человек в современных городах больше не имеет дома. Человеку кажется, что у него есть дом, но он – тот, который у нас есть сегодня – вовсе не дом. Дом есть дом тогда, когда у него есть свое лицо, и это лицо не должно отражаться только в интерьере, потому что, если нет, это паллиатив. Кто-нибудь скажет: «При чем здесь это? Ты красиво обставляешь интерьер, так, что когда ты внутри, тебе кажется, что вокруг хорошо». Это даже могло бы быть так, но всегда есть внутреннее беспокойство, что если кто-то выглянет наружу, он увидит дом, построенный как коробка, похожий на могилу, а перед ним еще одна коробка. Еще одна могила. Тогда подсознательно начинается кариес, не только зубной, а внутренний, и это приводит к уменьшению сочувствия, терпимости и к увеличению агрессивности.

Милан стал одним большим кладбищем. Да, потому что дом, по-моему, не столько то, внутри чего живут, сколько то, что видно снаружи. Дом - это когда я выхожу, например, рассердившись на жену, хлопнув дверью. Выхожу из дома почему? Потому что хочу уйти от этой злости. Если я выходил из дома и видел Милан таким, каким он был раньше, когда каждый дом был украшен по-своему: красивое окно, цветы в горшочках, каннелюры, палисад. И если я кого-нибудь встречал, я говорил ему: «О, привет, пойдем выпьем, пойдем в кафе, послушаем, что говорят в баре». Тогда гнев проходил, я начинал думать, что, наверное, моя жена, да, немного перегнула, но, может быть, перегнул и я. Я возвращался домой и мирился. Но в этом сегодняшнем доме человек хлопает дверью, выходит наружу и видит вокруг кладбище. Дома, люди. Он раздражается еще больше, возвращается домой и бьет ни в чем не виноватую жену.

Настоящий дом это тот, которого, ты чувствуешь, тебе не хватает, когда ты уходишь. Потому что, если кто-нибудь, к примеру, работает на сборочном конвейере, и больше уже не может, он думает: «Ладно, сейчас я тут, должен продолжать делать эту работу, которая мне не нравится, которая мне ничего не говорит. Но, в конце концов, вечером, когда я приду домой…». И уже в то время, как он думает это, его мозг отмечает, что у него нет больше дома, только коробка на кладбище.

В этом самом Милане я чувствую себя одиноко. В целом, говоря о городах, теперь я там чувствую себя одиноко, не только в этом Милане. Душа Милана, утраченная, настоящая, была душой девятнадцатого века. Восемьсот сорок шестого – восемьсот семьдесят пятого. Я родился сто лет спустя, но когда родился, еще оставался этот дух, даже если уже начиналось его уничтожение. Прежде чем я это заметил, однако, прошло некоторое время. И точно так же, как мне не кажется домом мой дом здесь, в городе, мне не кажется домом и дом за его пределами, и я настолько одержим этой идеей, что дома больше нет, что никак его не закончу, тот дом, загородный, который строю уже пятнадцать лет.

Я его не закончил еще и потому, что деньги то есть, то нет. Я прерывал работы, потом зарабатывал немного денег и двигался вперед. Потом останавливался. И, кроме того, я должен был купить соседние участки из страха, что там построят дома. И тогда я бросал строительство, чтобы вложить деньги туда. Столько проблем! Как бы там ни было, можно надеяться, что дом за городом немножко больше похож на дом. Но уже в самом начале грустно, потому что вокруг, метрах в трехстах, вижу возникающую все ту же гадость, которая уродует пейзаж, разрушает красоту Резегоне, знаменитой на весь мир горы, так как Алессандро Манцони говорил о ней. И тогда кто-нибудь думает: «Ну как же человек не понимает? У нас есть гора, воспетая в книге, а эти не придумали ничего другого, как построить вокруг желтые коробки. Кроме прочего, желтый – цвет смерти. Зачем? Ведь тот, кто построил вон тот желтый дом, под предлогом, что там будут жить рабочие, он, однако, построил себе виллу в месте, где нет перед окнами подобных желтых домов. Но он самый настоящий кретин, потому что придет какой-нибудь его друг, мыслящий так же, как он, и построит возле его виллы еще один желтые дом». Кто-нибудь мог бы задать себе вопрос: «Отчего Адриано Челентано не удалось найти себе место, где ему не строили бы вокруг желтые дома?» И я отвечу: «Невозможно, нельзя построить такой дом, где бы не строили вокруг него. Потому что их строят вокруг».

Убитые мертвецы