Рай на краю океана

– Как вы собираетесь быть примером для остальных, если утром выходите на работу слишком поздно и в помятом состоянии? Мне тоже это не нравится, Уильям, но в первую очередь мне неясно, как себя вести. Если я буду защищать вас, то покажусь смешной, потеряю авторитет. Но если я признаю правоту мужчин, вы будете обижаться на меня и совершенно утонете в виски! Вы должны прекратить это, Уильям! У меня уже однажды был в хозяйстве пьяница, и этого больше не повторится, пока я пользуюсь здесь уважением!

– И что же вы сделаете, мисс Гвин? – насмешливо спросил Уильям. – Вышвырнете меня? Конечно, вы можете сделать это, но тогда потеряете Глорию. Потому что я, конечно же, заберу ее с собой!

Гвинейра заставила себя успокоиться.

– Тогда пора начинать учиться варить кашу, – спокойно ответила она, – и думать о том, кто вам даст работу вместе с ребенком. Как вы вообще собираетесь путешествовать с Глорией? Положите малышку в седельную сумку?

В тот вечер Уильям, выслушав Гвинейру, умолк, но позже она призналась мужу, что своей угрозой он ужасно напугал ее.

– А ведь верно, у нас нет прав на этого ребенка! И если он заберет ее… Да, мы должны поддерживать его, возможно, каждый месяц давать деньги, чтобы он мог оплачивать няню и квартиру…

Джеймс покачал головой.

– Гвин, любимая, только без паники, – принялся успокаивать он ее, поглаживая по волосам. – Ты очень сильно преувеличиваешь. Слава богу, что мальчик Уильям этого не понял. Но ты ведь не думаешь всерьез, что наш несостоявшийся «овечий барон» позволит тебе выгнать себя? Куда он денется с Глорией, если об этой истории говорят уже все вокруг? И что он будет делать с малышкой? Боже мой, он даже не умеет держать ее! Невообразимо, чтобы он утащил ее с собой, поскольку наша миссис Уивер не крепостная, чтобы он мог приказать ей идти с ним. Да и в худшем случае, у ребенка есть еще мать. Ты могла бы обратиться к Куре. По крайней мере она должна испытывать к дочери хоть что-то, чтобы передать заботу о ней тебе. Любой суд будет в твою пользу. Так что не сходи с ума.

Джеймс обнял Гвин, но полностью успокоиться та не могла. Она ведь уже начала чувствовать себя в безопасности! А теперь Уильям выходит из-под контроля!

В первые дни после исчезновения Куры Хизер Уитерспун ходила как побитая собака. Она не могла понять, почему вдруг Уильям отказался от нее, да еще нагрубил ей. В конце концов, не она виновата в том, что Кура застала их. Наоборот, именно она разгадала стратегию Куры в тот вечер и намекала об этом Уильяму. Но он был уже слишком пьян, чтобы понять это и не позволить своей жене манипулировать собой.

– Я не поползу к ней по первому же свистку! – пьяно возмущался он. – И… и уж точно не повезу ее в Крайстчерч. Пусть качает бедрами, пошла она… я возьму ее, когда захочу, а не тогда, когда ей это будет нужно.

Хизер не стала больше ничего говорить. Никто не может требовать этого от нее; в конце концов, она его любит. Несправедливо теперь обвинять ее во всем.

Но Хизер уже давно поняла, что жизнь не всегда справедлива к ней, и обратилась к проверенной стратегии: она будет рядом, будет ждать. Когда-нибудь Уильям одумается, когда-нибудь она станет нужна ему. В возвращение Куры она не верила. Та сначала будет наслаждаться успехом, а когда ей понадобится мужчина, она найдет себе кого-либо, кто будет находиться рядом с ней в тот момент. Кура-маро-тини не была привязана к Уильяму Мартину. И если Хизер верила в любовь, то только в свою собственную.

Кура уже нашла своего мужчину, хотя в этом случае и не стала бы говорить о любви. Но она восхищалась Родериком Барристером: он казался ей воплощением всех ее мечтаний об успехе и карьере. С одной стороны, он мог посвятить ее в тайны бельканто гораздо глубже и интенсивнее, чем мисс Уитерспун с ее тремя уроками пения, взятыми в Швейцарии. Кроме того, он обладал властью – вся труппа слушала его приказы, причем с такой покорностью, какой Кура никогда прежде не видела. Конечно, в Киворд-Стейшн тоже были господа и слуги, но своеволие и самоуверенность пастухов и маори, которые так смущали Уильяма, Кура воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Рабское повиновение было не в чести на овечьих фермах. Тот, кто работал там, должен был уметь принимать решения. А в ансамбле Барристера имело значение только одно слово, причем его собственное. Он мог осчастливить балерин, пообещав им на одно соло больше, и даже такие ученые певицы, как Сабина Конетти, не осмеливались возражать, когда такой новичок, как Кура, натягивал им нос. А благосклонность Барристера – это Кура выяснила довольно быстро – имела вполне определенное отношение к женской половине ансамбля. Балерины совершенно откровенно говорили, к примеру, о том, что Бригитте только потому разрешили петь Кармен, что она была покорна импресарио. А нежелательные последствия этой связи устранила молчаливая акушерка из Веллингтона.