Рай №2

Брезгливо отворачиваясь от юродивой, у которой при каждом слове изо рта по подбородку текла пена и брызгала слюна, ткачиха вошла в дом, набрала воды, а когда вышла, увидела, что старуха уже сидит на земле и черным крючковатым пальцем чертит на ней круги и линии. Завидев ковшик с водой, она беззубо заулыбалась и потянулась к Матрене. Та знала старушку как юродивую Чарушу. Впрочем, в деревне ее знали все. Неожиданно появляясь рядом с сельчанами, она изрекала непонятные пророчества, плевалась, рыгала, и снова исчезала. В любую погоду она ходила босиком, в рваной рубахе и с котомкой за плечами, которая казалась пустой, хотя ее часто угощали кто хлебом, кто брюквой, а кто и меда наливал. Получив угощенье, Чаруша тут же его съедала. Дети боялись ее припадков и пронзительных криков, и при ее приближении всегда бросались врассыпную. А взрослые жалели, но ее пророчества слушать не желали, и тоже старались обходить стороной.

– Пустая семечка, внутри совсем пустая, – забормотала она, по-прежнему улыбаясь и глядя прямо перед собой. Но Матрена поняла, что слова старухи относятся именно к ней. Не понимая смысла сказанного, ткачиха вдруг почувствовала сильную досаду и раздражение, отняла у юродивой ковш и сказала:

– Иди уж, Чаруша, попила и будет.

Поздно вечером пришел Белогор, принес ведерко меда, а когда отужинали, сильно поколотил Матрену. Потом завалился спать на полатях, а ткачиха, слушая его богатырский храп, с удовлетворением думала: «Ох, и любит же, аж страшно!» Потом нахмурилась. Вот вроде и любовь у них супружеская, а детей нет. Спустя десять лет совместной жизни Матрена уже потеряла надежду, стараясь работой за прялкой, денной и нощной, заполнить внутреннюю пустоту. «Пустоцвет», – говорили о таких женщинах. «Пустая семечка», – вдруг вспомнились Матрене слова юродивой. Она передернула плечами, словно от холода, и по телу ее побежали мурашки. Тогда женщина натянула на себя одеяло до самого подбородка и, перекрестившись, провалилась в сон, прерывистый и беспокойный.

– С праздничком тебя, дорогая супруга!

Белогор расцеловал Матрену в обе щеки и протянул ей большую редьку.

– На вот, хорони на здоровье.