Рай в шалаше

«Самое главное, — объясняла ей тогда Варя, Костина жена, — аккуратно снять с курицы шкурку, шкурку отложить, остальное пропустить через мясорубку». — «Но это вечер работы!» — ужаснулась Таня. «Всего три часа, — Варя не поняла Таниного изумления, — Константин Дмитриевич любит»... Курица оказалась не гостевой, а обыкновенной едой. У Вари было скорбное, рано постаревшее лицо не очень счастливой женщины, слишком суетливо мелькали над столом ее руки со вздувшимися жилами и без маникюра. Она все взглядывала на Таню c тихой улыбкой, похоже было, она стеснялась своего положения при высокоталантливом муже и не знала, как скрыть это свое чувство: Таня была тогда молоденькой столичной дамой, хорошо одетой, с модной стрижкой, рядом с Таней требовалось держать фасон, сил же для фасона у жены его, по-видимому, осталось не очень много.

Так это началось или, скорее, обрушилось на Таню десять лет назад, и тогда, в первые минуты обеда, Таня подумала, что и дня не выдержала бы под одной крышей с таким человеком, но уже ближе к вечеру решила, что в крайнем случае научила бы его сперва чистить помидоры, если уж ему так нравится есть очищенные, и зажигать газ: Варя шутила, что он панически боится газовой плиты. Хотя что было решать: Петька едва начал говорить, Таня лет пять как была замужем, все шло хорошо, удачно и весело.

...В конце концов Константин Дмитриевич научился зажигать, газ, о чем и оповестил Таню года два спустя телеграммой, вызвавшей оживление их почтальонши, решившей, что это хитрая любовная шифровка, и возмущение мужа, поинтересовавшегося, что все это, наконец, означает. «Означает лишь то, что он действительно научился его зажигать», — ответила Таня, догадываясь, что это означает на самом деле — в ленинградском доме начались неприятности. «Кто ставит чайник?» — протелеграфировала она и в ответ получила «молнию»: «Умница, поняла».

2

Константин Дмитриевич, теперь давно уже московский житель, профессор, теперь уже Московского университета, не был у Денисовых недели две, может, больше (только в лабораторию к Тане забегал) и, как обычно, принес ей подарки — очередной альбом живописи и духи, видно дорогие. «Только из-за названия», — сказал он, поспешно заталкивая ей в руки атласную коробочку. В белом ромбике бежала вязь золотых букв — «Всегда с тобой». Таня сунула в шкаф под чистые простыни золотистые «Всегда с тобой», даже не понюхав. Иначе не избежать очередного, с холодком мужнина вопроса: «Что все это, наконец, означает?» Таня давно перестала понимать, что все это означает. Приезды, отъезды, внезапные исчезновения, полночные звонки, подарки, отдельная дружба с Петькой — член семьи, друг дома, верный рыцарь... Бог знает что.

В маленькой ее кухне, составив табуретки вокруг выдвижного столика, они сидели и пили чай. Занавески задернуты, по радио едва слышно мурлычет музыка, и вишневое домашнее варенье разложено по блюдцам. Такие чаепития обожал Петька, он обсасывал косточки, предаваясь при этом бесконечным рассуждениям: «Как вы думаете, сколько счастливцев пьют сейчас чай с вишневым вареньем в Москве? А по всей стране? А во всем мире?» И косточки, пускаемые в виде трассирующих пуль, разлетались по кухне, и Петька получал от отца по шее.

Костя жадно допивал вторую чашку, когда наконец явился Денисов.

— Привет! — Муж равнодушно застыл в дверях, слегка кивнув новой знакомой, представился по имени и отчеству: — Валентин Петрович, хозяин здешних мест, — и снова ушел, попросив Таню: — Налей мне тоже, пусть остынет.

Увидев Денисова, гостья встрепенулась, одернула облегающий черный свитерок и нарочито скромно, как показалось Тане, склонилась над блокнотом — она записывала за Костей библиографию. Таню это их занятие за чаем раздражало: не нашли другого места для консультации, не гостиница же у них с Денисовым, в конце концов.

— Нет, тысяча девятьсот пятнадцатый год, — возразила Косте Нонна, — это правильно, можете не проверять. — Лицо ее на секунду сделалось злым. Или это тень набежала от люстры? Вернее, она сама набежала на тень, так резко откинувшись назад, что длинные волосы не поспели за своей хозяйкой.

— Таня, — попросил Цветков, — взгляни по своей библиографии, который там год издания. Помнится, тысяча девятьсот двенадцатый.

Константин Дмитриевич встал, потянулся, выпрямил узкие свои плечи, признак большого неудовольствия, слабым движением отставил чашку: вещи снова уходили в небытие. Забота о чашке была последним усилием остаться с Таней, невысказанной лаской, извинением за уход.

3

Пришлось идти к Петьке в комнату, ящики с библиографией стояли у него.

Открылся и тут же зажмурился хитрый серый глаз.

— Петруша!

Подлый Петька притворно засопел, потом открыл один глаз, засмеялся, срочно сделал грустную морду:

— Мамуля, я не сплю, я жду дядю Костю.

— Тебе уже час как положено спать.

— Он мне нужен, — заскулил Петька. — Мне надо его спросить, — хохол на подушке жалобно задрожал. — Я буду испытывать силу воли и не засну до утра, спорим?