Раяд

– Давай налево, там столбов больше, – равнодушно отозвался главный.

Двое из компании тут же бросились к дверям и стали растягивать их в разные стороны. Двери сначала не поддавались, но потом со скрипом распахнулись, и свежий ночной ветер влетел в тамбур, пузыря майки и куртки. Один из компании встал около двери в соседний вагон, другой напротив. Еще двое держали кавказца за рукава куртки.

– Ну че, бля? – перекрывая стук колес, закричал главный. – Небось наложил уже в штаны? Не ссы, ниже земли не упадешь.

Один из дежуривших у дверей достал железный прут и ловко вставил его между дверьми, блокируя их.

Кавказец продолжал говорить что-то просящим тоном, но из-за шума ничего невозможно было разобрать.

– Давай, прыгай, рожа черная! – закричал главный. – Эй, отпустите его – он сам прыгнет.

Двое державших пассажира разжали руки, и тот остался стоять один, шатаясь на подпрыгивающем полу электрички. Он растерянно глядел на раскрытые двери, за которыми в вечерней темноте пролетали деревья и дома.

– Давай, урод, сам прыгай или я, бля, тебя, суку, по частям буду сбрасывать! – заорал главный.

Перепуганный пассажир облизал пересохшие губы и окинул взглядом узкое пространство тамбура. Деваться было некуда. Разве что.

То, что произошло дальше, оказалось полной неожиданностью для нападавших. Поезд еще мотало на стыках, как вдруг окровавленный пассажир подпрыгнул к торчащему на стене стоп-крану и изо всей силы рванул рукоять экстренного тормоза вниз. Сила инерции бросила всех стоявших на ногах куда-то вперед, и лишь виновник этой неожиданной остановки остался стоять на ногах, держась за ручку стоп-крана, как за спасательный круг.

Раздался нечеловеческий скрежет колес, и, прежде чем кто-либо успел оправиться после столь резкого броска, «кавказец» подбежал к дверям и с криком неуклюже вывалился наружу.

– Бля, сука! – закричал главный, подбегая к дверям.

За ним бросились и все остальные. Поезд отчаянно скрежетал колесами, готовясь к последнему отрезку тормозного пути. Вглядываясь в непроглядную тьму весенней ночи, бритоголовая компания увидела метрах в двадцати фигуру «выпавшего» – он ковылял по направлению к густым зарослям придорожных кустов.

– Прыгай! – заорал главный одному из стоявших около двери.

– Да ты че, Гремлин?! Да и смысл какой? Он вон где! Мы пока его найдем, он заляжет где-нить, и привет.

Через пару секунд поезд встал.

– Бля, сучара, повезло, – сказал главный и вдруг схватил стоявшего рядом приятеля за шею и притянул к себе, уткнувшись головой лоб в лоб, глаза в глаза.

– Плинтус, бляха-муха, – «нежно» протянул он. – Хули ты меня палишь? Я же предупреждал – никаких кличек, тем более если она – фамилия. В следующий раз сам прыгать будешь.

– Извини, Гремлин, – жалобно протянул тот.

– Ладно, замнем для ясности.

Гремлин отпустил приятеля, сплюнул на пол тамбура и посмотрел на остальных. Те переминались с ноги на ногу, опустив глаза.

– Ну че встали, как бляди на параде? – подмигнул он им и усмехнулся. – Сейчас менты пойдут проверять, кто стоп-кран дернул. Все равно съебываться надо.

Он вздохнул и первым спрыгнул в открытую дверь.

XIV

В кабинете майора Хлыстова было накурено – хоть топор вешай. Окна были закрыты, вентиляция отсутствовала как явление. Тем более что само помещение – от силы двадцать квадратных метров. Почти полкабинета занимал массивный дубовый стол. Хозяин кабинета был ему под стать – огромен, тяжел, уверен в себе.

Костя сидел напротив и старался смотреть майору прямо в глаза. Хлыстов ему не понравился с первой секунды. Никаких особых предпосылок для неприязни у Кости не было – майор оказался вполне любезным и словоохотливым. Но, как говаривал какой-то философ, человек говорит для того, чтобы скрыть то, что он думает. А майор говорил много. При этом он не бегал глазами, не суетился, вел себя вполне раскованно, дружелюбно, часто смеялся и легко «держал» Костин пристальный взгляд. Но именно это и было тем самым, что смущало Костю больше всего. Глаза Хлыстова. Они были абсолютно пусты. Не глупы, не хитры, не бесстрастны, а именно пусты. Если принять за истину пословицу «Глаза – зеркало души», то либо у майора они были из тонированного стекла, либо у него не было души. В его глазах ничего не отражалось и ничего не выражалось. Ни напряжение, ни работа мысли, ни любопытство. Ничего. Со стороны могло даже показаться, что майор безнадежно слеп – настолько отсутствующе глядели его глаза в пространство.

«Вот уж точно, – думал Костя, слушая говорливого Хлыстова, – такому бы я бы даже план сортира в Кремле не доверил – продаст. Если найдет покупателя, конечно».

В этот момент Костя понял, что Хлыстов, кажется, рассказывает ему какой-то анекдот.

– А она мужу в ответ: «А тапочки твои я давно выкинула!»

Это была явно финальная фраза, и майор засмеялся. Глаза его при этом по-прежнему оставались пустыми, как у мертвеца.

«Чисто зомби», – внутренне поежился Костя, но вслух ничего не сказал, только улыбнулся, изображая, что понял юмор рассказанного анекдота.