Rain (СИ)

Пустующий дом был одичал и безумен – в углах прятались чудища, тени, отбрасываемые от свечения, наводили ужас. Давно отвыкшая от одиночества, я стала ручной, могла легко заскучать без общения, выучила семейные традиции, и как полагается, стала их соблюдать. Джина мне ещё в пути позвонила (распугала моих тараканов резкой мелодией), чтобы я обязательно взяла из их комнаты на туалетном столике малиновую помаду. «Она приносит уверенность», и снова всё упёрлось в счастье, но я не стану расстраивать девушку. Тупик не способствует развилке путешествия, это же элементарно. Выводя контур губ карандашом, а потом, заполняя остальное пространство малиновой помадой, я пробегала глазами по рамкам с фотографиями. Их было бесчестное количество аккуратно развешанных и расставленных, всё гармонировало и сочеталось. На одной из них Намджун держал в руках маленького ребёнка и счастливо смотрел в камеру объектива. Там он был с привычным цветом чёрных волос, и выглядел моложе, чем сейчас. Веря Сокджине, это не её ребёнок, просто им быть не может, поэтому я сопоставляю и не наблюдаю аргументов. Но я не стану травить душу лишними никому ненужными вопросами о прошлом. Так уж ли нам надо раскрывать скелеты прошлого и тормошить шкафы с нарядами? Я тоже продолжу хранить свою тайну – это весело.

Суншими возводил грустные свои глаза и опускал их, отказывался кушать насыпанный корм и вёл себя поистине собачьи - хмуро, как если непогожий день клонил ко сну до ночи, сутками до исчисления июля. Я пригладила белую шерсть, попросила не дуться из-за отсутствия родных людей – незачем тратить время на склоки. Захлопнула дверь с тревожным сердцем, потому что заставлять грустить своих питомцев молчаливо, в оглушённой квартире, выше моих сил и понимания. Но я плохая хозяйка, я в этом признаюсь..

Перед выходом на сцену у меня резко помутнело перед глазами, стало тошнить и кружиться голова. Я быстро побежала в женскую уборную, прикрыв за собой кабинку. Нет, меня не тошнило на самом деле, рвотные позывы откашливались кровью, до спазмов вытряхивала из себя хворобу, пыталась не задохнуться от подступившей боли в животе. Трясущими руками я щупала в наплечной сумочке прописанные Юнги таблетки. Ли Вон стучала в дверцу туалета, спрашивала о моём самочувствии и что приключилось вообще – всё отдавалось в вакууме звукоизоляции, мне было по-барабану на чужой голос. Странно, что я не упала в обморок. Судорожно недоставало воздуха, кислородное голодание било по вискам, приступы рака проявились неожиданно, и подкосили меня без промедлений. Завибрировал телефон на чёрном блестящем кафеле, но я не могла ответить, мутными глазами исполосовала маленькое пространство, гнала Ли Вон прочь и сама не соизмеряла ситуацией. Чёрно-белым сложились узоры и краски, осталась только пустота, пока чудодейственная двойная доза промедола не начала своё действие, и постепенно болевой эффект стал притупляться, оставался только зуд и дискомфорт – сигналы тревоги бросили свои штурвалы. Я хваталась за шлюпки и всё равно начерпала полные колодки холодной воды..

Юнги предупреждала меня, что с сильными обезболивающими нужно быть предельно острожными, т.к. они наркотические. Из арсенала фармацевтов Юнги назначила мне анальгетики долгодействующего эффекта, избавляющие на долгий срок от сильных болевых ощущений. Длительный приём или передозировка наркотическими препаратами ударяет по центральной нервной системе, вырабатывается зависимость, яркий пример воздействия – галлюцинации. Но сейчас мне это не грозило, а значит переживать стоило только из-за ослабевших ног и местами размазанной малиновой помады.

Как в тумане я вернулась в зал, ступала на сцену словно по принуждению, шла как на каторгу, а ведь могла попросту уйти вон, ничего и никому не объясняя, не утруждая себя быть жалкой и болезненно бледной, и объяснять окружающим: какой мир несправедливый. Я заставила себя натянуть улыбку до ушей, что хоть пуговки пришей, а всё равно место останется. Как и всегда, помахала близко сидящим, присела на высокий стул, прикрывая веки, и выходила из этого опостылевшего мирка.

Перебираю свою четырёхструнную, воспроизвожу лёгкую мелодию, и сама наслаждаюсь приятным содержание вечера: бренди, запах дешёвых сигарет, приглушённый шум со столиков: коалиция из четырёх пришедших смотрит на меня заинтересовано, если не с подозрением - это постоянное явление. Оказывается, я всё ещё могу кого-то возбуждать и наводить на мысли далёкие, неприличные. Мы все здесь животные, кто сможет оспорить?

Теперь я пою не об аортах и смерти, какие уж тут франты и розовые банты? Напеваю тихий мотив, о чём-то толкую невнятно, с душою, надеюсь, кто-нибудь обязательно услышит сдержанный крик отчаяния, поймёт мою охладевшую песенку. Но надежда по суевериям, умирает последней, и я даю ей конечное место по списку. На меня светит маленький прожектор, глаза слепит просто так, не из-за лучей.