Райнхард Гейдрих — паладин Гитлера

Он идет, чтобы уберечь от петли свою шею, хотя легко может представить, сколько тем самым подпишет смертных приговоров другим людям, да и себе самому, хотя в то время он не допускал этого.

«16 июня 1942 г, примерно в 12 ч. 45 мин. ко мне был приведен в сопровождении переводчика гестапо Горна задержанный у входа в здание Карел Чурда», — давал показания в 1946 году перед чрезвычайным народным судом в Праге Гейнц Янтур, снискавший в годы оккупации славу самого лютого криминального комиссара пражской «Печкарни».

«Чурду привели ко мне потому, что руководителя особой комиссии по расследованию покушения, криминального комиссара Паннвитца, в это время в управлении не было… (Паннвитц возглавлял комиссию. — Прим. авт.) Когда Чурда вошел в кабинет, он был взволнован, дрожал всем телом. Сказал, что он парашютист, и ссылался на приказ, гарантировавший ненаказуемость каждому, даже из окружения, близкого к участникам покушения, если они дадут сведения о виновниках покушения, об их помощниках и укрывателях. Спрашивал, что с ним будет, не расстреляют ли его.

Я спросил его, почему он так боится и в чем, собственно, дело.

Чурда заявил, что может дать нам сведения, которые помогут обнаружить участников покушения на Гейдриха.

Я тотчас же подал ему руку и пообещал, что ни с ним, ни с его близкими ничего не произойдет при условии, если его сведения действительно окажутся полезными для обнаружения преступников. На это Чурда ответил мне, что портфель, выставленный в витрине магазина Бати на Вацлавской площади, он уже видел у одного знакомого, а также знает выставленный револьвер…»

Гляди, рука комиссара Янтура, которую допрашиваемые узники гестапо знают в образе кулака, замахивающегося для удара в лицо, ныне протягивается и пожимает твою потную руку. Браво, Карел Чурда! Твои сведения все же стоят этого! То, что до сих пор не могла сделать комиссия по расследованию покушения, то, что не сумела сделать сотня специалистов-криминалистов из Берлина, что до сих пор не сумели сделать 450 тысяч вояк из нацистских вооруженных сил во время «больших облав», — то ни с того ни с сего подносит комиссару Янтуру заикающийся от страха доброволец.

«В тот момент я был уверен, что его данные поведут к объяснению покушения, потому что еще раньше мы пришли к убеждению, что покушение произвели парашютисты. Я сразу же вызвал Паннвитца. Чурда повторил ему слово в слово то же, что прежде сообщил мне. Паннвитц немедленно позвонил шефу гестапо Гешке. Гешке поручил криминальному инспектору Галлусу допросить Чурду в четырехсотой камере».

Следовательно, на четвертом этаже дворца Печека, в помещении, над дверью которого прикреплена металлическая табличка с цифрой 400: «четырехсотка».

«…Но в „четырехсотке“ укрыться за словами было невозможно. Здесь были важны не твои слова, а твое нутро. А от него оставалось только самое основное. Все второстепенное, наносное, все, что сглаживает, ослабляет, приукрашивает основные черты твоего характера, отпадало, уносилось предсмертным вихрем. Оставалась только самая суть, самое простое; верный остается верным, предатель предает, обыватель отчаивается, герой борется. В каждом человеке есть сила и слабость, мужество и страх, твердость и колебание, чистота и грязь. Здесь оставалось только одно из двух. Или — или…» (Юлиус Фучик. «Репортаж с петлей на шее»).

Предатель Чурда, разумеется, не стремился укрываться за словами. Напротив, он сам пришел сюда, сам вызвался. И тем не менее низшие чины гестапо Швертнер и Йегер накинулись на него и били, чтоб не оставалось сомнений, что не он, не Чурда, будет определять, что говорить.

— Почему не заявил раньше? — наваливался на него Галлус.

Чурда прерывающимся голосом сказал о письме.

— Врешь! Почему не подписал его? Почему не послал донос немецкой полиции? — сыпались вопросы и удары.

Ответил, что прежде боялся подписать. Письмо послал чешской жандармерии, потому что не знает немецкого языка.

— Мы тебя научим! — замахивается кулаком Йегер, по совместительству переводчик. — А почему именно в Бенешов, что, в Тржебони нет чешских жандармов?

Попытался криво улыбнуться. Ему было стыдно доносить в Тржебони — ведь он там учился в школе. Улыбка напоминает плаксивую гримасу. Теперь, разумеется, никто не проявит запоздалого сочувствия.

— А сюда не стыдно было прийти? — спросил комиссар, вероятно, с действительным презрением.

Он снял телефонную трубку и приказал срочно проверить в Бенешове, действительно ли местная жандармерия получила такое письмо и как с ним поступили.

Однако еще прежде, чем придет утвердительный ответ (он будет стоить бенешовским жандармам немалых неприятностей), гестаповцы смогут основательно взвесить, что представляет собой подследственный, именуемый Карелом Чурдой.

Все второстепенное отпадает. Остается только голое подлежащее и голое сказуемое: предатель предает. В этом человеке, находящемся в «четырехсотое», остаются уже только слабость, страх, грязь.