Райотдел

Утром первого января Носов пошел на дежурство в райотдел хмурый, невыспавшийся. Всю ночь проорали, прокувыркались, прокатались с горок; где-то в пятом часу он попробовал было притулиться в маленькой комнате, поспать хоть часа три — сутки ведь надо быть как штык, неизвестно, как сложится обстановка! — но приперлись и туда, загомонили, затормошили снова — надо было идти, пить, орать песни хриплым уже голосом… Лильке хоть бы хны — а знала ведь, что ему на службу. Может, удастся прикорнуть маленько в отделе…

Путь его лежал на этот раз через большой барачный массив, и в тех домах было дело: предстояло задержать и доставить в отдел злостную тунеядку и хулиганку Вальку Князеву.

Дело ее возбудили в первую неделю декабря, вот по каким обстоятельствам: напившись с утра, Валька начала с громким матом носиться по барачному коридору, пинать стены. Выглянула соседка, прикрикнула — и тут же скрылась, бросилась запираться с визгом, потому что Князева, обретя, наконец, конкретный объект посягательства, стала яростно терзать ее дверь. Кто-то распахнул окно, выскочил на улицу (все происходило на первом этаже), побежал звонить в милицию. С шофером Валеркой Двойничниковым выехал помощник дежурного Женька Арбузов. Они втащили бушующую Вальку в ее комнату. Арбузов пошел записывать объяснения соседей, а Валерка остался наедине с нею. Валька продолжала метаться, пыталась вырваться обратно, орала, — и неожиданно, схватив короткий черенок от лопаты (мать ее работала дворником), стукнула им шофера прямо по лбу. Шапка смягчила удар. Отсюда действия Вальки — хулиганство, связанное с сопротивлением работнику милиции — приобретали уже серьезный уголовный характер. Дело легло на носовский стол. И тотчас прибежал к нему начальник уголовки Севка Панич, зашумел, засуетился:

— Князиха загремела! Не верится… Майский день, именины сердца! Чес-слово… Всю, сука, плешь нам переела… И когда только мы их всех, сволочей, пересадим?..

Слава над Валькиной головой действительно витала худая. Она, во-первых, была известной проституткой, хоть и самого нижнего уровня: ловила клиентов возле винных магазинов, на улицах, в дни получек караулила у заводских проходных — ее «вычисляли» моментально, без работы она не сидела. Оставив мужика у себя дома, она бежала в магазин, купить на его деньги вина и закуски. Тем временем вступала в дело князевская мать: садилась на колени к клиенту, лезла целоваться — и, бывало, урывала свое. Тут же, в этой обстановке, существовала и четырехлетняя Валькина дочка. Второе: нередко на выходе из ее дома клиента стерегли уже шустрые, жестокие барачные ребятишки и обирали уже окончательно. Так что страдала и общая оперативная обстановка.

Вальку сутки продержали в отделе по указу о мелком хулиганстве и еще двое суток — по сто двадцать второй, — и когда Носов впервые увидал ее, она была уже вполне трезвая, с покорным и смиренным лицом. Оно было смуглое, тонкое, скорее грузинского, чем русского типа. Но виделся уже и хищный, низко-чувственный разлет ноздрей, недобрый прищур глаз, складки у рта. Как оказалось, ее высылали раньше за тунеядство и проституцию, а после судили за хулиганку.

— Это… что, у тебя тогда уже и ребенок был?

— Я ее в колонии родила. Мне немного давали, полтора года, она это время там же, в Доме ребенка, была.

— Судьбу же вы своим детям готовите… Не жалко их?

— Что вы говорите, гражданин следователь! Как не жалко. Так уж… получается.

— Может, проще было не заводить?

— Может, проще… Только женщине без ребенка трудно, это тоже надо понять. А если взять в заключении? Подумаешь о нем — вот душа и согреется.

Конечно, есть еще бабий инстинкт, тело, могущее плодоносить… Как-то при допросе одной воровки, рецидивистки из отпетых, он удивился, узнав, что у нее есть семилетний сын где-то в детдоме. «Как ты на это пошла?» — «Очень просто. Освободилась как-то, поширмачила маленько, пододелась, сажусь ночью в такси, кричу шефу: „Шеф, заделай ребенка!“ — „Бутылка, мать!“ И всех дел… Теперь хоть есть о ком думать, кому письма писать…»

Удар палкой-черенком Князева категорически отрицала:

— Не трогала и не трогала! Сам там бегал за мной, упал…

Вызванный шофер заорал на нее с порога:

— Глаза бы мои на тебя, Князева, не глядели, уши не слушали! Товарищ следователь, можно я ей самой по башке шмякну? Покоя нет никакого. Что ни неделя, то вызов в ихний барак: опять дебоширит. Последний стыд ты и совесть потеряла!

— Не била. Не била, и все.

— Я тебе покажу «не била»…

— Э, э, тихо! — вмешался Носов. — Вот что: провожу теперь очную ставку, выписываю тебе, Валера, постановление, и дуй с ним на экспертизу. А тебе, любезная Валентина, греметь да греметь под фанфары…

— Конечно, — заханжила Князева, — я хоть что скажи, мне никто не поверит. Вам ведь вся вера. А вы только и думаете, как человека засадить…

После очной ставки вдруг заплакала: