Раиса Немчинская

Творческий смотр новых номеров, третий, проводившийся в Московском цирке, и первый послевоенный, не открывался привычным торжественным парадом. Шахет, резко порвав с им же созданной традицией, придал началу этой программы глубоко лирическое звучание. Под праздничные звуки вальса из «Спящей красавицы» прожектора высвечивали круглый шелковый расписной ковер во весь манеж, и балерин, танцующих вдоль барьера, в удлиненных колпачках, черных корсажах и нарядных широких юбках. Когда балерины, заканчивая танец, рассаживались по барьеру, свет гас.

Прожектора тут же вспыхивали вновь, освещая стоящую в центре манежа с поднятыми руками Рикки. Покрывающий манеж ковер шел уже от ее талии, как юбка. Повиснув в зубнике, на сверкающей звезде, Рикки медленно поднималась вверх, и юбка-ковер, поднимаясь вместе с ней, вырастала в огромный красочный шатер, ритмично меняющий свою форму по движениям ухватившихся за его край балерин. На заключительных аккордах музыкальной фразы Рикки отстегивала юбку, разноцветной волной опускающуюся вниз, и бралась руками за серебряный круг с улыбающимся профилем полумесяца.

Тонкая стройная фигурка гимнастки, затянутая в белое трико, словно порхала вокруг сверкающей «Луны». Она замирала на мгновение, чтобы тут же стремительно завертеться или неожиданно оборваться, оставшись висеть лишь на одной подколенке, повиснув в зубах внизу круга или ухватившись носками за его вершину. «Луна», казалось, участвовала в этой игре, то вращаясь вокруг своей оси плавно и незаметно, то убыстряя движение, или внезапно остановившись, как бы пораженная энергией гимнастки. Вся первая часть работы, грациозная и рискованная, воспринималась, скорее, как прелюдия, как проба сил человека, поднявшегося в воздух, как предчувствие чего-то главного.

И вот, наконец, наступал финал, к которому был устремлен весь номер. Лучи прожекторов выхватывают из темноты белую фигурку гимнастки, такую маленькую и хрупкую в окружающей ее пустоте. Смолкал оркестр. Рикки, сосредоточиваясь, замирала на колеблющемся стержне мостика, согнув колени и отведя руки назад, как пловец, изготовившийся к прыжку. Внизу чуть светилась узкая полоска трамплина. И вот, резко выпрямившись, Рикки бросала тело в зияющую пустоту. Четкий приход на трамплин. Новый полет, уже вверх, выше и дальше от «Луны», прямо на трапецию. И снова изменение траектории. Трапеция, придя в движение, увлекала гимнастку еще дальше от аппарата. В тот момент, когда казалось, что полет окончен, трапеция вдруг разваливалась, а Рикки, зажав в руках ее гриф, летела уже вниз, широкой дугой перечеркивая все пространство цирка. Гремел оркестр. Рукоплескал зал. Рикки стояла посреди манежа в прощальном комплименте.

В антракте прямо в гардеробную пришел Юмашев с женой. Он поздравил Рикки, не стыдясь громких слов, выразил свое восхищение и даже извинился, что тогда, в Куйбышеве, ничем не помог. Он, летчик-профессионал, привыкший к риску, не мог себе представить, что слушал не беспочвенную женскую фантазию, а детальный пересказ сценария циркового номера.

Была ли сама Рикки довольна достигнутым результатом? И да и нет. Конечно, для нее было важно доказать и себе и особенно другим, что не зря были потрачены четыре года жизни. Но уж очень трудно достался этот номер, чтобы можно было беззаботно радоваться самому факту его осуществления. А, кроме того, достигнутая мечта уже не мечта. Сейчас Рикки желала только одного — возобновления парной работы с Жоржем.

Мечте этой не суждено было сбыться. Демобилизовался Жорж только в 1947 году. И на манеж не вернулся. Хотя и издали в свое время приказ по Управлению цирками, что «Луна» дождется на складе возвращения Немчинского, но за долгие годы войны весь реквизит растаскали. Восстанавливать его заново не было ни возможностей, ни сил. Рикки потеряла всякую надежду на совместную работу с Жоржем.

Да что там — работу. Война окончилась, а они все не были вместе. Рикки постоянно разъезжала. А о том, чтобы бросить работу, не могло быть и речи, на жизнь нужны деньги. Зарабатывала-то их, в основном, она. Впрочем, каких денег могло хватить при «холостяцкой» жизни на два дома? Встречались всей семьей урывками, когда выпадали свободные дни из-за перевозки багажа в другой город. Дальше — хуже, так как и Жоржу пришлось выезжать в командировки.

Возглавил он бюро по созданию новых номеров и аттракционов, которое очень скоро выросло в Центральную студию циркового искусства. Потом пришлось Жоржу стать начальником художественного отдела Главка. Как он ни отказывался, Комитет настоял на своем. Тут-то и превратился он из Жоржа в Изяслава Борисовича. Впрочем, при первой же возможности он оставил высокий административный пост и вернулся в Студию как художественный руководитель.