Райские пастбища

– Любопытные вещи творятся на свете, – сказал он. – У меня в прошлом году умерла жена. Мы с ней пятьдесят лет прожили. – Он огляделся, смущенно улыбаясь и, видимо, ожидая, что кто-нибудь поддержит разговор. Он совсем забыл про любопытные вещи, о которых собирался рассказать своим спутникам.

Молодожены, совершающие свадебное путешествие, сидели, обнявшись. Молодая очень смущалась, но наконец, преодолев застенчивость, пробормотала:

– Интересно, куда мы сейчас поедем?

Автобус медленно двигался по долине Кармел – мимо садов, где росли артишоки, мимо отвесных красных окал, испещренных зелеными прожилками ползучих растений. День клонился к вечеру, и солнце опускалось туда, где за линией горизонта лежало море. Сначала дорога шла вдоль реки Кармел, потом свернула в сторону и стала взбираться по склону холма, а дальше пошла по узкому гребню хребта. Здесь автобус резко сбавил скорость и съехал с дороги, раза четыре дернулся взад-вперед, после чего, наконец, развернулся и затормозил. Шофер заглушил мотор и обратился к пассажирам.

– Вот досюда мы вас довозим, а дальше можете, если желаете, прогуляться пешкам. Мне хотелось бы немного передохнуть перед обратной дорогой. Так что прошу...

Пассажиры стали выбираться из автобуса, разминали затекшие от долгого сидения ноги. Многие поднялись на вершину хребта, откуда открывался вид на Райские Пастбища. Лучи заходящего солнца наполняли воздух золотистой дымкой. Перед ними лежала долина, расчерченная на зеленые квадратики садов, на желтые квадратики полей, где зрела пшеница, и темно-лиловые квадратики свежевспаханной земли. Крепкие, добротные фермерские дома утопали в садах. Дым очагов тянулся к небу и плыл в воздухе пока его не уносил горный ветер. В долине паслись коровы и было слышно, как позвякивали их колокольчики. Где-то далеко лаяла собака, и ее лай казался не громче шепота. У подножия отвесного склона сбилась в кучу небольшая отара овец.

– Это место называется Лас Пастурас дель Сиело, а по-нашему – Райские Пастбища, – сказал шофер. – Овощи тут хорошо растут, фрукты, виноград... Вообще все поспевает раньше, чем везде.

Пассажиры пристально смотрели вниз, на долину, лежащую у их ног.

Один из пассажиров, судя по виду, преуспевающий бизнесмен, вдруг заговорил, и в его голосе зазвучало нечто пророческое.

– Вот что я вам скажу, и сдается мне, я прав: в один прекрасный день в этой долине понастроят больших каменных домов, разобьют парки, площадки для гольфа и поставят вокруг железную ограду с большими воротами. Богатые люди – вот кто будет здесь жить. Люди, которые устали от работы, устали от города, люди, которые нажили состояние и ищут тихую заводь, чтобы отдохнуть и пожить в свое удовольствие. Были бы у меня деньги, я бы сам все это скупил. Придержал бы эту землю, разбил на участки. – Он помолчал, потом сделал рукой такой жест, будто все сгребает в одну кучу. – И, клянусь богом, я и сам бы тут жил.

Жена сказала ему: «Ш-ш!» Он огляделся и увидел, что его никто не слушает.

Фиолетовая тень горы доходила уже до середины долины. Где-то внизу взвизгнула свинья. Молодой человек, смотревший на долину, поднял глаза и с улыбкой посмотрел на свою жену. В его улыбке было признание вины, и жена, словно угадав его мысли, укоризненно улыбнулась ему в ответ. Его улыбка говорила: «Я замечтался. Правда, это было бы славно... но я ведь не могу, ты знаешь».

А ее улыбка ответила: «Конечно, не можешь. Тебе надо думать о карьере. От тебя так много ждут. Тебе надо сделать себе имя, и я буду гордиться тобой. Как можно сбежать от ответственности и спрятаться здесь. Но все-таки как это было бы славно...» Их лица смягчились, и в глазах задержалась улыбка.

Молодой священник медленно брел по склону. Губы его шептали молитву, но он давно привык шептать молитвы и думать о чем-то совсем другом. «Там внизу, наверно, есть церквушка, – думал он. – Там нет нищеты, забот, грязи и вони. Прихожане признавались бы мне в маленьких простительных грешках. И я бы отпускал эти грешки после того, как они пару раз прочтут „Аве, Мария“. Там покой; там нет места злобе. Там я не совершил бы ничего, достойного стыда или сожаления. Там я никогда не впал бы в сомнение. Люди, живущие в этих домиках, полюбили бы меня. Они бы называли меня „отец“, и я был бы справедлив с ними». Он нахмурился и прервал сам себя: «Нет, я все-таки плохой священник. Бедняки, бьющиеся в тенетах нищеты, трущобы, грязь, вонь – все это для меня наказание. Нельзя бежать от трагедий Господа Бога». И он подумал: «Может быть, я и попаду сюда после смерти».