Райские птички (СИ)

Его крыльями были вёсла, но океан разломал их в щепки. А лодка - его любимая лодка - гниёт, должно быть, на дне залива, облепленная креветками и морскими рачками. Дадут ли ему новую? Вряд ли - после того, как он чуть не утопил Болонку. Но ведь девчонка сама виновата - напросилась. Всё равно, не дадут. А если сделать самому? Нет, он не умеет строить лодки.

Джереми пошевелил лопатками, напряг бицепсы, потом аккуратно попытался размять ноющие мышцы. Он чувствовал себя оплёванным и беспомощным. Всё тело болело. Вчерашнее приключение лишило сил. Усталый, выжатый, как половая тряпка, Джереми не сомкнул глаз до утра. Ворочался с боку на бок, разглядывал лунную дорожку на полу, представляя на её месте прохладный, укрытый листьями ручей, считал синих овец, потом красных лангустов, потом золотых рыбок... а после уже и не думал ни о чём, и не считал, а бессмысленно таращился в пустоту. Бессонница мучала его давно, но обычно хотя бы часа три или четыре за ночь Джереми удавалось поспать. А сейчас в мозгу как будто горела красная лампочка и, подавая непрерывный сигнал тревоги, отгоняла сонливость, мешала расслабиться. В конце концов, он сдался, встал и принял холодный душ. За окном только-только занимался рассвет, было туманно, серо, и на виноградных листьях тускло поблескивала роса.

Денёк предстоял так себе. Втык от Верхаена - ладно, можно пережить. Затем - утренняя медитация. Почему-то при мысли о ней на Джереми накатывала тошнота. Не то чтобы он не понимал, как это важно, или не желал покоя, здоровья и сытости всем воинствующим, голодающим и тяжко больным, но что-то в нём с ночи разладилось. А как отдавать другим, когда не хватает самому?

Джереми взглянул на стену - на градуснике царила глубокая зима. Впрочем, он ведь уже понял, что этот прибор - не градусник. Вместо комнатной температуры он, очевидно, мерял другую - температуру человеческой души. В этом даже было какое-то утешение. Толстый пластиковый столбик горевал вместе с ним.

Есть у раннего утра несколько минут хрупкого равновесия, когда небо, прозрачное и зелёное, как океан, и океан, туманный, как небо, точно сливаются воедино. Становятся одним существом, первозданным хаосом, древним, как сама Земля. В этой изумрудно-туманной стихии, живой и, вероятно, разумной, тонут жалкие островки суши, будто обломки разбитых о скалы кораблей в океанской пене.

Джереми шел от "детского городка" к дому профессора Верхаена, и Экола казалась ему чем-то вроде летучего голландца из моряцких легенд. Вокруг покрытых граффити стен, вокруг ярко цветущих кустов бугенвиллии и фонарных столбов плескалась небесная зелень. Дорожка под ногами текла и клубилась, а островерхие крыши отливали начищенной медью.

Джереми стал подниматься на холм. Чем ближе к вершине - тем разреженнее становилась дымка, резче свет, отчетливее контуры. Солнце, уже готовое вознестись над миром, притаилось где-то совсем близко под линией горизонта и, как стоящий за кулисами артист, затаило дыхание, дожидаясь своего выхода. Возле дома Фреттхена Джереми нерешительно остановился. Зайти? Но Хорёк, наверное, еще спит, в такую-то рань. Да, но он говорил, что встаёт рано. "За пару вздохов до восхода солнца", то есть как раз в это время. Хотелось бы поговорить с ним до встречи с профессором Верхаеном. Джереми подошел почти вплотную к двери и взялся за латунную ручку. Помедлил... Дверь была выкрашена в ядовитый голубой цвет, а над ней висел колокольчик. Стилизованный под старину звонок. И всё-таки неловко - может, как раз сегодня человек решил выспаться или... а вдруг он не один?

Джереми отдернул руку и отступил на полшага. В тот же момент дверь приоткрылась и Хорек, цепко ухватив за плечо, втащил его в дом.

- Что случилось, господин Фреттхен? - растерянно спросил Джереми.

Он так перепугался, что даже забыл сказать "доброе утро".

- Тыквенный суп, - лаконично ответил Хорёк.

Джереми мог бы поклясться, что он облизнулся, словно голодный зверёк.

И правда, в комнате аппетитно пахло овощным, и сладким, фруктовым, и жареным, и печеным. Витали ароматы острых приправ и пряностей: кориандра, базилика, гвоздики, мускатного ореха, имбиря и еще чего-то невероятно пикантного и вкусного. Хорьковское ноу-хау. Над столом поднимались душистые струйки пара. Вырывались из-под закрытых крышек, из носика пузатого чайника, бережно укрытого махровым полотенцем. Тёплым облаком окутывали тяжелую хрустальную люстру. Джереми потянул носом. "Ого! А Хорек-то, видать, всю ночь стряпал!" - подумал удивленно. Есть ему не хотелось - после бессонной ночи внутренности словно узлом скручены - но отказаться было нельзя. Фреттхен такого не прощал.

- Садись, - радушно пригласил Хорёк, отодвигая для гостя лёгкую сосновую табуретку. - Позавтракаем.

Джереми сел. Фреттхен поставил перед ним тарелку сливочно-жёлтого супа. Посыпал зеленью, затем снял крышку с самого большого блюда. Взгляду Джереми предстала горка пирожков, крохотных, золотисто-коричневых, обжаренных в масле.