Райские птицы из прошлого века

– Ну а дальше она ушла. Ну я так думаю. Я заснул почти сразу. А проснулся уже с топором.

– С топором… и топора прежде не видели?

– Не видел. И понятия не имел. Даже порезался. Вот! – Олег продемонстрировал рану, уже спрятанную под слоем бинтов. – Конечно, вы думаете, что я ее убил. Мы не ладили – это правда. Она считала меня самозванцем.

– А вы?

– А я ее – хищницей. Ну не только ее.

Вспоминать больно, и смех уходит сам.

– Мне не нравилась Татьяна. Она была… ну классическая охотница, если понимаете, о чем я. Она не любила Сергея. Наверное, это уже неважно.

Татьяна мертва, и Сергей мертв. И Мария Петровна. Как будто кто-то спешит стереть семью, дерзнувшую оживить старый дом. Дома тоже хотят покоя.

– Вы говорите, говорите, я уже решу, чего важно.

– Да нечего говорить.

– Разве? – Ноготь продолжал драть блокнот, Иван Петрович всецело сосредоточился на этом занятии и, казалось, не замечал ничего вокруг. – Так уж и нечего? Я вот слышал, что братец ваш преставился намедни. Соболезную.

Сказано равнодушно, и тон этот – что игла под ногти.

– И знаете, что странно? А то, что умер он аккурат в ваш визит. Совпадение?

– Хотите сказать, что я его убил?! – Олег сжал кулаки, сдерживаясь, чтобы не ударить.

– Помилуйте? Разве я говорил такое? Нет, что вы… обращаю внимание на этакую странность. Брат ваш помер. И жена его. И теща… следующий-то кто? Из кровных родственничков вы да Тамара.

И Леха, тихий беловолосый мальчонка, который не расстается с книгой.

– Уехали бы вы отсюдова, а? – предложил Иван Петрович тоном доброго дядюшки. – Только недалече. Чтоб найти мог. А то же дело неясное… вот вы, говорите, что Татьяна Булгина брата вашего не любила. На чем, позвольте узнать, вывод сделан?

– На наблюдениях.

Случайно пойманные взгляды. Отражения лица на зеркальных плоскостях. Слова. Фразы. Жесты. Притворная любезность, которой хватало ненадолго. Стоило Сергею отвернуться, как взгляд Татьяны леденел.

– Зачем ты здесь торчишь все время? – как-то, разморенная жарой и виски, спросила она. – Ты что, не понимаешь? Ты мешаешь нам!

Она ведь и красавицей не была. Шея коротковата, а руки длинны, ленивы. Каждое их движение – почти подвиг. Иногда Олегу чудилось, что эти руки слишком много весят, потому Татьяна и не справляется с ними. Тогда же он ответил вопросом:

– Кому «нам»?

– Мне. Мне ты мешаешь! Трешься тут! Вынюхиваешь что-то.

– А тебе есть что прятать?

Она зевнула и потянулась, нарочито медленно, картинно:

– Скажи, Олежка, за что ты меня не любишь?

– А за что ты не любишь меня?

– Не знаю. Наверное… наверное, вот такая взаимность. Слу-ушай, Олежка, а давай мы тебя с Тамаркой оженим? Вы – хорошая пара. Честное слово – хорошая! Оба тихушники, себе на уме. Сойдетесь. И мы одной семьей станем? Или Томка не так хороша, как я? А, Олежка? Я тебя нравлюсь?

– Нет.

Татьяна лишь рассмеялась. С ее самомнением не уживалась мысль, что она нравится далеко не всем. Только в пересказе это выглядит обвинением того, кто не в состоянии на обвинение ответить. И Олег сминает рассказ.

– В тот день мы с Сергеем поругались. Я был не прав. Он любил Таньку. И уже устал ей доказывать, что любит. А мне и вовсе доказывать не собирался. Я ему сказал, что он слепой. И если хочет от правды отворачиваться – дело его. Он обозвал меня самоуверенным идиотом… последний разговор, понимаете? А спустя неделю мне звонят и говорят, что Серега убил жену.

– Препечальное известие, – соглашается Иван Петрович, убирая треклятый блокнот под стол. – А скажите-ка мне, любезный друг мой Олег, с чего вдруг вы именно сейчас здесь объявились? Еще одно совпаденьице?

– Скорее дело.

Первый звонок раздался в шесть утра. Олег не спал. После того, что случилось с Серегой, он вообще засыпал плохо, а просыпался рано. И лежал, гадая, когда же его черед. Иными днями случалось, что никогда. Аргументы генетических линий действовали лучше успокоительного. Но случалось логике отказывать, и тогда Олег принимался выискивать в себе то самое, что толкнуло брата к убийству.

И отца…

И деда, хотя про деда Олег ничего не знал. Тот день был как раз из таких, нестабильных.

– Алло, – сказали Олегу скрипучим голосом. – Алло…

– Слушаю.

– Ты слушаешь. А я жду.

– Кого? – Он еще подумал: а не послать бы звонившего куда подальше.

– Тебя.

– Ты кто?

– Не узнал? Не узнал… не узнал… – В трубке голос угасал, как угасает эхо, запутавшись в скалах. – А я ждал… ждал… ждал…

Олег узнал не голос – скрип. Ставни в Олеговой комнате. Он клял рабочих, смазывал, снимал, что-то подкручивал, снова вешал. А ставни продолжали скрипеть, насмехаться.

– Приезжай, Олежка. Интересно будет.

И трубку повесили. Номер не определился.

Потом были еще звонки. Ночью. Ранним утром. Днем – никогда. Дом разговаривал с ним, порой обиженно, порой – устало. Уговаривал приехать, манил скрипами, вздохами, но при том никогда не напоминал о случившемся. Дом плакался об одиночестве. Олег сходил с ума.

А чтобы совсем не сойти – нашел Саломею.