Райский сад дьявола

— Нет, не сержусь… Грущу маленько…

— Серега, не поедешь?

— Нет… — помотал я головой. — День отъезда — день приезда считается за один день…

— Ты о чем?

— Ты — уезжаешь, я доехал… Сегодня — День свободы…

Сутки — тьма, нестерпимый свет, снова ночь — подмигнули, как фотовспышка. Пора прощаться.

— Я тебя отвезу в аэропорт?

— Нет, Сереженька, не нужно. — Лена гладила меня ладошками по щекам. — К восьми утра придет машина из офиса… Я ведь теперь руководящий кадр — мне полагается…

— Хорошо, здесь попрощаемся, — согласился я. — Долгие проводы — лишние слезы…

— Долгие проводы — горше печаль, — вздохнула она. — Слезы? А ты помнишь, когда последний раз плакал?

— Помню…

— Расскажешь?

Я подумал и медленно сказал:

— Я тебе напишу об этом…

— В письме? — удивилась Лена.

— Нет, я не знаю, как тебе сказать… В последнее время у меня было много свободного времени, я долго и сильно, как Чапай, думал, пока не додумался до очередной глупости…

— Расскажи, расскажи, расскажи! — возбудилась Лена.

— Вся моя прошлая жизнь состояла из непрерывного действия, из бесконечного ряда каких-то очень крутых поступков. Не то чтобы я совсем уж не нагружал свое серое вещество, но каждый поступок был сопряжен с огромным риском и требовал предельной сосредоточенности на каких-то локальных обстоятельствах и ситуациях… Понимаешь?

— Понимаю! Да говори ты, говори! Не тяни!..

— Ну, представь себе — бездна невероятных событий, фантастических встреч, нечеловеческих прыжков и ужимок — и ни одной мысли о жизни! Одни оперативные комбинации и агентурные разработки! Некогда было подумать о жизни! А ведь моя жизнь — тоже определенного рода урок. Может быть, отрицательный урок. Вообще моя память — это еще не распечатанный сундук аббата Фариа…

— Ты решил стать графом Монте-Кристо? — осторожно спросила Лена. — Ты хочешь отомстить?

— Нет… Не думаю… Не знаю… Сначала мне надо все вспомнить, рассортировать и выстроить долгую цепь… Я должен рассказать это все себе самому… Наверное, записать…

Лена посмотрела на меня, как на тяжелобольного.

— Да-да, наверное… — Быстро, успокаивающе поцеловала и сказала: — Сержик, ключи от машины и квартиры — на кухонном столе. Не забывай только за телефон платить — отключат…

Я держал ее в объятиях, мою теплую, живую, уже ушедшую, и меня судорогой ломала мука немоты, невозможности ничего объяснить ей, предупредить об опасности, предостеречь — она сейчас ничего не услышит. Она не поверит, что предложение моего друга-олигарха отклонить можно, что это заманчивое поручение отклонить нужно. Она сейчас не помнит, что Хитрый Пес общается с людьми на вздохе интереса — выдохнув, он навсегда забывает о них.

Но пытаться разубедить ее сейчас бесполезно. Как говорит мой старый мудрый друг Гордон Марк Александрович — молодые не воспринимают опыт старших изустно, их учат только собственные синяки и шишки. Не очень свежая идея, но от моего бессилия еще более щемяще-грустная.

Может быть, это называется душеизнурение?

Что-то многовато у меня сегодня свободы стало!

И сказал ей, как только мог мягко:

— Подруга дорогая, спрячь ключи… Мне некуда ездить на машине… А из твоей квартиры мы утром уйдем вместе…

— Подожди, а где ты будешь жить это время?

— Я крупный домовладелец — у меня есть комната мамы, — засмеялся я.

— В коммуналке? — потряслась Лена.

— Зато какой!

Видок у моего нового жилища был вполне горестный. Он руинировался.

Отвратительное зрелище трущобизации и распада. Вполне марксистская эволюция из былого великолепия в мерзость текущего запустения. Нормальный переход дворцов, которым была объявлена война когда-то, в трущобы якобы мирных хижин.

Этот дом в самом центре Москвы на Поварской улице — задолго до того, как ее стали именовать улицей Воровского, а потом снова переименовали в Поварскую — был самым шикарным доходным домом старой столицы. Шесть этажей роскошных квартир под пятиметровыми потолками с расписными и наборными плафонами, мрамор, бронза, камины, узорный паркет, коридоры с пилястрами и колоннами, фацетованные стекла в просторных эркерах и бемские зеркала.

В громадной квартире на втором этаже жили родители моей мамы, то есть мои дед с бабкой. Жили они в гостиной московского городского головы Челнокова. Ну, естественно, не то чтобы московский мэр — должностной предтеча Юрия Михайловича Лужкова — обратился к моим вполне пролетарским бабушке и деду с униженной просьбой маленько пожить у него. Так сказать, погостить в его гостиной чуток, в смысле — несколько лет, а точнее говоря, трем поколениям.

Они были подселенцы, живое воплощение свершившейся народной мечты о том, что революция покончит с богатыми. Насчет бедных не уточнялось, а было сообщено как-то неопределенно — кто был ничем, тот станет всем. Ну, всем, положим, мои дед с бабкой не стали, а роскошную комнату в буржуйской квартире по случаю жилищного уплотнения градоначальника словили. Еще с шестью другими семьями-подселенцами.