Райский уголок

— Я хотел увидеть своими глазами то, о чем мне рассказала Филиппа. Что ты… — он колебался довольно долго, прежде чем продолжить, — чувствуешь себя лучше.

Теперь замолчала она. Впереди замаячил массивный Тауэр.

— Да, мне лучше, — тихо сказала она.

Они вышли на Тауэр Хилл. Огромная крепость, окутанная величественной тишиной, которую по воскресным дням не нарушали крикливые посетители со своими не менее шумными отпрысками, стояла, обманчиво мирная, в лучах ослепительного солнца — молчаливый свидетель насилия и жестокости, царившей здесь веками. Они перешли дорогу и остановились, глядя на старинное сооружение с зубчатыми стенами, снабженными бойницами и амбразурами, и мрачными серыми башнями. Впереди поблескивала на солнце Темза. С деловитым нетерпением завыл гудок буксирного судна. Рейчел и Гидеон стояли, слегка отдалившись друг от друга, засунув руки в карманы и глядя на реку, будто были поглощены движением небольшого суетливого суденышка вверх по реке. Оба молчали.

— Гидеон, — наконец произнесла она, повернувшись, и увидела, что он тоже открыл рот, чтобы спросить ее о чем-то.

— Сначала говори ты, — сказала она.

— Но я ничего не сказал.

— Ты хотел.

— Разве?

Они не спеша побрели дальше. Гидеон, решительно втиснув руки в карманы, уперся взглядом в асфальтовую дорожку, будто ожидая, что она может в любую минуту разверзнуться и поглотить его.

— Почему? — спросила она.

— Что почему?

— Почему ты захотел узнать, как я себя чувствую?

— Не знаю. Просто я должен был это сделать.

— Ты неправильно меня понял.

Он молчал в ожидании.

— В тот последний раз. У меня дома. Ты неправильно меня понял.

Он покачал головой.

Грубые, резко сказанные слова вдруг всплыли в ее сознании: «Я и цыганское отродье в повозке…» Рейчел слегка вздрогнула.

— Я вовсе не это имела в виду, — сказала ока. — Гидеон, я была сама не своя. Я пыталась объяснить тебе, но ты исчез.

Они шли по тихим улицам. Слева от них между деревьями мерцали воды реки. Верфи и доки в воскресный день были безлюдны и погружены в тишину.

— Филиппа говорит, тебе пришлось пережить тяжелые времена, — наконец нарушил он тишину. Ему так и не удалось избавиться от норфолкского выговора.

— Да.

— Мне очень жаль.

— Ты не виноват в этом. — Она искоса взглянула на него и грустно рассмеялась. — Хотя не могу отрицать, что ты имеешь к этому некоторое отношение.

Он улыбнулся в ответ. Однако улыбка едва тронула его губы, а лицо оставалось печальным.

— Я отвратительно себя чувствовала. — Ее глаза, устремленные вдаль, стали серьезными. — Дело вовсе не в боли, хотя она была невыносимой, и не в том, сколько времени я приходила в нормальное состояние — я болела довольно долго. — Она говорила тихо, речь ее была бессвязной. — Понимаешь, я ощущала пустоту. И глубокую печаль. Ничто не могло избавить меня от этих ощущений. — Затаенные, давно сдерживаемые слова бурлили в ней. Ей необходимо было выговориться. Она хотела рассказать ему обо всем. Она жаждала — страстно, отчаянно жаждала, хотя не могла сказать, почему, — чтобы он понял ее.

Она замолчала, прикусив губу.

— Продолжай, — попросил он.

Рейчел заговорила вновь. Она говорила, а он молча слушал ее — именно этого она и хотела от него — но это не было молчание осуждения или безразличия. Когда она запиналась, он побуждал ее продолжать, стремясь узнать о ней как можно больше. И по мере того, как она говорила, боль — ноющая боль, которая не оставляла ее, — наконец успокоилась.

— Мне без конца снится сон — ночь за ночью, ночь за ночью… будто у меня есть ребенок… мальчик, всегда снится мальчик, и я слышу его крик, но не могу его найти — боже, это так страшно! — и так напоминает действительность! Я просыпаюсь раз за разом в слезах… — Она никогда никому не рассказывала о своих снах. И рассказать об этом Гидеону сейчас было для нее все равно что снять груз с души. Она не стала распространяться обо всем, что происходило потом. О депрессии, которая не отпускала ее несколько месяцев и теперь казалась такой далекой и страшной, будто не существовала в реальности, а была лишь плодом ее фантазии. И обо всякого рода излишествах и крайностях, которые она себе позволяла. Они шли, никого не замечая вокруг — сначала по Лоуэр Темз-стрит, потом по Аппер Темз-стрит и в конце концов оказались на набережной Виктории, с ее величественными зданиями и островерхими крышами Вестминстера, видневшимися вдалеке.

А она все не могла остановиться.