«Дорогой внучок Паша. Дела мои идут, как и допрежь шли. Получаю пенсию за убиенного сыночка Матюшу, твоего отца и раба божьего. Еще прикармливаюсь коровой и огородом, колхозники помогают, я их не прошу об этом, но сами помогают. Теперь легче стало жить, вольготнее крестьянину.
Христос при дверях, он все видит. Сын божий придет на землю и покарает неверных.
Дорогой Пашенька, внучок мой неоцененный, скоро ли кончится срок твоей службы? Отец Гавриил сказал мне, что скоро, через полгода. Правда это? Очень хочется посмотреть на тебя. Пашенька. Я слышала, что ты был ранен. Это все оттого, что ты прикасаешься к бесовому огню. Да хранит тебя Христос.
Твоя бабушка В о л о ш и н а».
Раньше, когда Павел получал подобные письма, его охватывало чувство смирения и страха. Теперь просто стало жалко бабушку — мать его отца Матвея Янковича, солдата, погибшего на фронте. Позже он узнал, что отец был храбрым пехотинцем. Когда пошел в школу, Волошин по складам, втайне от бабушки, прочитал бумагу, присланную с фронта и много лет хранившуюся за божницей. Гвардии полковник Никишин писал бабушке:
«Дорогая Серафима Петровна!
Идет жестокая и кровопролитная война. Враг, чуя свою неизбежную гибель, отчаянно сопротивляется. Но советские солдаты смело гонят немцев на запад. Наши фронтовики показывают чудеса величайшей храбрости и мужества. Имя вашего сына Матвея Янковича — сегодня на устах у всей нашей дивизии, а завтра о нем узнает весь фронт, вся страна. Он совершил подвиг. Раненным, Матвей, обвязавшись гранатами, бросился под головной танк врага. Танк был взорван, остальные шедшие за ним «тигры» повернули назад. Героическим поступком Матвей Янкович обессмертил свое имя. Советское правительство посмертно наградило вашего сына орденом Ленина.
Дорогая Серафима Петровна, мужайтесь! Мы все вместе с вами переживаем эту невосполнимую для вас, а также и для нас утрату. Мы клянемся вам, матери нашего погибшего товарища, жестоко отомстить врагу за смерть вашего сына.
Гвардии полковник Н и к и ш и н».
Он прочитал это, когда уже умерла мать, когда убитая горем бабушка зачастила в молитвенный дом, к этим теперь для него страшным и жестоким людям, истязающим себя при молении.
Волошин держал в руках письмо, а видел ее, старенькую, сморщенную, задыхающуюся в ритуальном молении бабушку. Представил и главаря секты — отца Гавриила, с маленькими глазками, лоснящимся от сытости лицом, на котором не растут ни усы, ни борода. Зажгло в груди. Руки сжались в кулаки. «Изверги... Вас всех надо в тюрьму посадить. Вы меня чуть не угробили. Бабушку отпустите, она мать героя. Слышите, не мучьте ее. Брешете вы, нет при дверях Иисуса. Нет и не было! Это я вам говорю, я, ваш бывший брат. Ух, гадюки, нет на вас смерти!»
Прилив гнева утомил его. Волошин с минуту ни о чем не думал, лежал на спине и смотрел на бегущие облака. Потом раскрыл второе письмо и ужаснулся: его написал Фрол Андреев.