Ракеты и подснежники

-- Ты уж извини за беспорядок, -- растерянно сказал Ивашкин, торопливо собирая разбросанные пеленки и учебники. -- Вот один управляюсь... воюем с Василием. Ишь замолчал! -- вдруг удивился он.

-- Давно надо было соску дать, -- посоветовал я.

-- Давал! Куда там, не брал, a вот сейчас сдался. Тонкая психология!

Обхватив обеими ручонками бутылку, малыш сердито сосал, сучил от удовольствия ногами. По его телу под распашонкой, по лицу рассыпались блекло-красные, будто от ожогов, пятна. Чувство острой жалости шевельнуло мне душу. Собрав с дивана все, Ивашкин пригласил сесть. А сам все хлопотал, выходил в коридор, возвращался, расспрашивал о занятиях, проверке станции: как там сработал без него оператор?

Потом присел рядом на диван, положив на колени руки, тоже, как и лицо, в тусклых блестках веснушек, облегченно вздохнул.

-- Трудно, Андрей? -- спросил я и тут же понял: спросил глупо. "Будто сам не вижу! Первый раз с человеком встречаюсь?"

Ребенок выпустил бутылку, засопел, гримаса неудовольствия изобразилась на личике. Поднявшись и отыскав закатившуюся бутылку, Ивашкин сунул ее ребенку, причмокнул губами и как-то охотно согласился:

-- Трудно. Но ничего. Вот только выкарабкаться нам из этих болезней... Правда, Васек?

Ребенок, словно понимающе, задергал ножками.

-- Выкарабкаешься теперь, -- заметил я с неожиданной легкостью, хотя несколько минут назад думал, что сказать об этом будет трудно. -- В город переедешь... Разговор сейчас с Андроновым был. Тебе "добро" в академию, мне семафор перед носом перекрыли. Год еще ждать.

-- Как ждать? -- Ивашкин вопросительно уставился на меня. -- Разве одно место? -- Он потер лоб, заговорил, будто думал вслух: -- Теперь понимаю... Подполковник, заходил час назад, спрашивал про планы, настроения. И сам вроде чем-то расстроен. А у меня Василь раскричался, хоть беги из дому. Ну и ничего я не понял.

Вид у Ивашкина был сконфуженный, будто он сознавал свою вину за случившееся. Глаза в рамках красных припухших век внимательно смотрели на меня.

-- Вижу, ты огорчен, Костя. Честное слово, если бы у меня не предел по годам, остался бы, подождал. У Зины дела лучше, да и Василь идет на поправку.

Он говорил искренне, не роптал на свои трудности, хотя их у него одного было больше, чем у всех нас, техников, вместе взятых.

-- Ладно, Андрей. Переживем. Как с подготовкой?

Он застенчиво развел руками:

-- Слава богу, ничего, совсем плохо, как говорят в Татарии.

-- Смотри!

Мы еще потолковали об экзаменах: не очень-то много оставалось у него времени и возможностей.

Уходя от него, я вспомнил Буланкина. Какие все-таки разные люди бывают! Этот вот тихоня, а везет, помалкивает, еще и виноватым себя считает!

Уже за дверью я услышал, как ребенок снова заплакал. "Нет, не формально решали Андронов и Молозов! -- подумал я. -- И Наташка поймет".

11

Застал Наташу за необычным делом: она прибивала к стенке над кроватью ковер. Он был небольшой, но светлый, солнечный, с замысловатым восточным орнаментом. И хотя он пока еще держался только на одном гвозде, в комнате как будто сразу стало теплей и уютней. Меня удивил не только этот неизвестно откуда появившийся ковер, но и сама Наташка: исчез халат, коричневое в белых горошинках платье открывало шею и красивые белые руки с шелковистой кожей, подчеркивало ее по-девичьи стройную фигуру. В комнате распространился тонкий аромат духов. "Значит, подействовал вчерашний разговор, -- мелькнула мысль. Мне стало ее жаль. -- Подумаешь, важность -- халат! В конце концов и с цыплятами -- дело прошлое, Ксения Петровна снова ласкова и приветлива. Обернется -- обниму, поцелую", -- решил я, преднамеренно медленно снимая шинель у порога.

Но она продолжала вбивать гвоздь. Ковер свисал на пол, лицо Наташки скривилось и порозовело от напряжения.

-- Помочь?

-- Не надо. Должна же я научиться создавать для тебя уют в "медвежьей берлоге" по образцу лучших жен! Даром, что ли, советовал приглядываться?

Обида в ее словах скорее была напускной, прозвучала не сердито.

Подойдя к столу, я опустился на табуретку, невольно улыбнулся. Ох, Наташка, хорошо ли это или плохо, но чувствую, не знаю тебя! Однако мне вовсе не хочется с тобой ссориться, тебе предстоит выслушать неприятную новость.

-- Чудачка! Ты говоришь, как наш Буланкин! Медвежья берлога... Люди ведь здесь живут! Мы с тобой, Наташа. Кстати, откуда этот ковер?

Она не ответила, поджала упрямо губы. Профиль лица с ровным носиком заострился, брови приподнялись. Значит, все-таки сердится. "Сказать ей прямо сейчас?.."

-- И кроме того, Наташа... нам здесь жить. Еще год. В академию на этот раз места для меня не оказалось. Твои сомнения были не напрасны. Едет один Ивашкин.

В следующую минуту я пожалел, что сказал прямо: обернувшись, Наташка молча вперила в меня расширившиеся глаза, глотнула раз-другой ртом воздух. Молоток, выпав из ее рук, звякнул о кровать; дернулся, срываясь с гвоздя, ковер...

-- Один Ивашкин?.. -- медленно переспросила она, опускаясь на кровать.