Раковина

Тысячи голосов его собратьев, мирно щебетали на уже незнакомом моллюску языке. Монос попытался увидеть их, но вместо этого с опозданием обнаружил странную наполненность бесконечности его окружающей. Она оказалась вся, словно губка водой, затоплена игольчатым светом. Свет был настолько ярким и чистым, что у моллюска рябило в глазах. Его яркость ни с чем не сравнить. Даже полоса прибоя, где солнце проникает в океан через огромные пузырьки, и та замутнена илом, песком, водорослями. Пространство Раковины сияло невероятной чистотой. Монос впервые задумался над тем, а что же находиться за полосой прибоя, там, где кончается океан.

Впереди его ожидало великое множество открытий. Моллюск еще не обнаружил, что выше, над ним, океаном и Землей в немыслимой, искрящейся пустоте обитают другие планеты и даже другие звезды. Монос не знал, что краски того высокого мира, также ярки и первозданны.

Нити – лучи внутри Раковины не оставались прямы на всем протяжении. Порой они изгибались контрастными симметричными зебрами и синусоидами, иногда даже замыкаясь в блистающие круги или танцующие спирали.

Еще большее удивление несло то, что нити одновременно воспринимались как гармонически изогнутые поверхности или Нечто, не имеющее названия, но обладающее гораздо большим количеством измерений, чем мир, который его окружает.

Порой Нечто, дугами изгибало спины и так круто стремилось в пустоту, что мир лопался и являл себя новоиспеченным мыльным пузырем, таившим во внутренностях иные дали и открытия.

Они живые, – кольнула вспышка уверенности, где-то глубоко в сознании Моноса. Но изменчивый хоровод линий, напрочь отрицал привычный нам смысл бытия. Он оставался глубоко нелинейным и алогичным. Само понятие ЦЕЛИ как желания к достижению, внутренне противоречило его настрою.

Неизведанный мир изначально совершенен и замкнут из себя, на себя. В нем отсутствует причинность и необходимость выживания. Он не принимает развития, так как не существует без гармонии с самого начала.

Этот мир ничего не требовал, а только показывал кому-то потустороннему грани и изгибы феерии энергетического потока. Мир купался в чудовищно чуждом нам восприятии, как мы купаемся в мягких, прибрежных волнах теплого моря.

И все-таки это была его Раковина. Просто она изогнулась в каком-то космически – масштабном прыжке в абстракцию. Только теперь Монос по-настоящему ощутил безразмерность своего уютного домика. Каждая пора тела Раковины при приближении, расширялось до пути, превосходящего длинной любые мыслимые пределы.

Монос почувствовал себя находящимся внутри многогранного шара, где любое направление воплощалось новой реальностью, новой жизнью, до срока ожидающей всей полноты неминуемого осуществления.

Если бы это было возможным… Горькое сожаление одиночества кольнуло душу моллюска в самую уязвимую ее часть. Ели бы это оказалось возможным… Он бы забрал всех своих сородичей сюда, в этот блистающий мир и открыл им, что вселенная вовсе не карликовый садик. Он бы показал им, куда приводят мечты. Здесь хватит места любому и каждому. Пространство мечты имеет совершенно иное измерение.

Раковина принимала его неназойливо, чуточку беспечно, но с немыслимым споойствием, силой и добротой. Оставалось непонятным, как столь огромное, насыщенное до краев Нечто может воспринимать и любить свою ничтожную малость? Это в ней самое удивительное. Целый океан энергии, совершенно не смущаясь ситуации, беседовал с крошечной каплей о ее мелких суетливых делах. Им было о чем поговорить!

Безмолвие

Сознание возвращалось мучительно медленно. Оно словно испытывало непосильный гнет, чего-то вязкого и обжигающе холодного. Моносу казалось, что кто-то выпивает его силу, вбирает в себя частицу за частицей животворную влагу, энергию.

Потом проявилось бледное, мутное пятно. Оно непрестанно разрасталось, заслоняло темноту сна, спасительного неведения. И вместе с ним нахлынуло одиночество горькое, жалеющее самое себя. Печать, налагающая неотвратимость скорби, как покрывало на окружающее бессилие.

Наконец, свет сфокусировался в определенную картину и Монос прозрел. Мир стал кристально чистым. Суета жизни еще не заполонила пространство. Только камни и песок составляли грани суровой, холодной реальности. Никаких следов мягкости – резкость и однозначность. Предельная чистота и определенность, без всякой копошащейся череды и повседневной мелочности живого.

Зачатки инстинкта захватили тело моллюска в судорожные объятия, заставили сжаться в комок и забиться как можно дальше вглубь спасительного убежища. Пространство вокруг его Раковины было напрочь лишено всяких следов жизни. Со дня сонной лощины исчезли все, даже самые крошечные ее обитатели! Сами воды океана были кристально чисты и лишены привкусов и ароматов существующей в нем жизни.