Ралей. Джентльмен что надо

Стихи расстроили ее. Молодой и прекрасной она была когда-то. Теперь, пока ее не оденут, она не смеет взглянуть в серебряное зеркало. Ни мудрость, ни острый ум, ни ее слава, которую белопарусные корабли разносят по всему свету, ничто не сможет предотвратить окончательное разрушение ее женской сущности. Женщины-бедняки и просто глупые женщины в ее возрасте посвящают свою жизнь другим — своим детям, внукам. Она же бесплодна — цветок, слишком долго ждавший, когда к нему прилетит шмель, — и она отойдет в мир иной, так ничего и не оставив после себя.

Тот апрельский день стал началом длинной череды размышлений, которые омрачили остаток дней Елизаветы и отразились на поведении королевы: соотнесенное с ее возрастом, оно навсегда стало притчей во языцех.

Но тут, как всегда совершенно неожиданно, необъявленным на террасу взошел Ралей. Как раз в это время тучка набежала на солнце, и тень от нее упала на тот конец террасы, где находилась королева, он же стоял освещенный солнцем с головы до пят. И когда Уолтер направлялся к ней, тучка тоже передвигалась — будто он нес ей солнечный свет. Елизавета стояла неподвижно, протянув к нему обе свои руки. Но предательскую дрожь не могли скрыть ни ее сила воли ни чувство собственного достоинства. Увидев свою королеву, Ралей не позволил себе улыбнуться, как это было в Бэлли-ин-Хаш. Он и сам не заметил, как глубоко тронула его сердце какая-то странная ее печаль, и его душа, как тонко настроенная арфа, откликнулась на нее чистой нотой — не музыкальной, словесной. «Леди, которую время всегда заставало врасплох», — подумал он. И ни он, ни кто-либо другой, столкнувшись с этой реальной и достаточно банальной трагедией, так и не нашли ничего лучшего для выражения ее сути.

Ему было что рассказать своей королеве, потому что он выполнял довольно важное поручение. Уолтер состоял в эскорте, сопровождавшем герцога Алансонского и Анжуйского на место его нового назначения в качестве правителя Нидерландов. Герцог нанес довольно продолжительный визит в страну своей бывшей невесты [18], ныне своей «доброй сестры из Англии», и она сделала все, что было в ее силах, чтобы ублажить его и произвести на него неизгладимое впечатление: даже позволила Лестеру, Сиднею и Ралею проехать с ним в Нидерланды и присутствовать при его торжественном введении в права. Возможно, началась ее меланхолия с воспоминания о тех днях, когда она тешилась мыслью о замужестве, хотя — видит Бог! — она рада была тому, что не вышла за герцога Алансонского, но все это напомнило ей лишний раз, что Время уходит. Королева-женщина соскучилась по своим кавалерам. Она провела Ралея к каменной скамье в другом конце террасы и внимательно слушала его рассказ о путешествии и о церемонии вхождения герцога в должность правителя.

Рассказывая, он сидел, слегка сжав руки, опустив их между колен, и неотрывно глядел на окрашенные закатом в красноватый цвет деревья. Описывая Нидерланды, он говорил красочно, так же как при первом свидании повествовал ей об Ирландии. Он позволил себе посмеяться над помпезным, толстым его высочеством в его пышных атрибутах власти. Елизавета с удовольствием присоединилась к нему.

— Я всегда называла его лягушонком, — призналась она.

Ралей закончил свое повествование и молча продолжал взирать на деревья. Он никогда не смотрел на людей, кроме тех случаев, когда его взгляд что-то должен был означать: зачем зря транжирить жизненные силы? А сейчас он собирался просить ее кое о чем, но пока что не разобрался, в каком она была настроении.

Королева очень скоро поставила его об этом в известность.

— Я рада, что ты наконец вернулся, Уолтер. Я чувствовала себя такой одинокой без тебя. И пока ты не рассмешил меня, мне было очень грустно сегодня.

И тут Ралей проявил свою столь отличную от других индивидуальность. Вместо того чтобы льстиво убеждать ее, что она, Глориана [19], никоим образом не подвластна печали, как сделали бы на его месте другие, он просто, со всей присущей ему серьезностью спросил ее:

— Почему вдруг грусть в такое прекрасное утро?

Елизавета ответила ему коротко — цитатой из Нэша у нее был талант пользоваться своим голосом как инструментом. Она могла, например, браниться, подражая голосу своего отца; она отдавала приказы будто лаяла; или мурлыкающим голосом произносила слова ласки; а если было нужно, ее голос звучал как труба, зовущая к бою. Но голос, которым она произнесла «забит прахом Еленин глаз», никто никогда больше не слышал. Она, как и Ралей, терпеть не могла лишних трат жизненных сил.

Ралей, продолжая смотреть на деревья, сказал:

— Это не новая идея. Вспомните латинское: «Не растут амаранты по эту сторону могилы, о Евтерпа! [20] Не бывает голоса, который в скором времени не замолк бы… « Эти слова были написаны еще до Рождества Христова. Это крик сердца каждого думающего человека.

— От этого не менее печальный.