Ралли Родина. Остров каторги

«И чем тут заниматься до трех ночи?» – такой вопрос в той или иной форме задавал себе каждый из нас. Учитывая, каким «веселым» местом оказался Холмск, решили наведаться в Чехов – город (а ныне – поселок), где родилась моя мама, Ирина, ну и заодно сходить на берег, помочить колеса в Тихом океане, чтобы добавить параллелей с фильмом моего деда. Иван отнесся к идее без особого восторга, но сильно возражать не стал.

– Я как все, – сказал он, чувствуя на себе тяжелые взгляды товарищей.

По очередному грунтовому серпантину мы отправились на север. Чем дальше мы продвигались вглубь острова, тем унылей становились пейзажи, хотя казалось бы, хуже, чем в Холмске, быть уже не могло, а ведь поди ж ты!.. Апогеем разрухи стал сам Чехов, в котором мы обнаружили даже не цивилизацию, а ее жалкие останки, как будто пережеванные и выплюнутые кем-то очень крупным и безжалостным. Я с тоской смотрел на гнилые пирсы, полуразрушенные дома, на помятых людей, удивленно взирающих на странных гостей. Сердце мое в те минуты буквально обливалось кровью.

– Печальное зрелище, – заметил Саша Никифоров. – Совсем тут все заброшено.

– Потому что находится черт-те где, – со вздохом сказал я. – Если б не деньги нефтяников, Южно-Сахалинск таким же был бы.

Увязая колесами в грязи – ни о каких тротуарах, конечно же, в Чехове и речи не шло – мы отправились через поселок к побережью Тихого океана. Хотелось развернуться и бежать прочь; казалось, если задержаться хотя бы на день, здешняя трясина поглотит нас, и мы уже никогда не сможем отсюда выбраться.

«Что за ужасное место… – думал я, пока мы спускались к воде. – И как здорово, что дедушка и мама не остались тут навсегда… боюсь даже представить, каково это – быть съеденным этой трясиной…»

Океан встречал нас промозглым ветром. Стоя у самой кромки, мы смотрели вдаль. Небо было хмурое, под стать самому Чехову, куда мы волей случая забрели. Я попытался представить, как выглядит поселок-призрак в свете яркого июльского солнца, и не смог: настолько эти вещи казались несовместимыми – солнце и нынешний Чехов.

– Помню, мы в детстве сюда ездили, – произнес я, желая хоть как-то нарушить эту гнетущую, давящую тишину. – Совсем по-другому тут все было. А теперь… вымерло. Народу почти не осталось.

– Естественный процесс, – сказал Лама. – Слабое, непригодное к жизни – отмирает. Такова суть природы, Макс. Не грусти об этом.

– Я не грущу, Борь, нет. Просто странно это видеть, страшная такая метаморфоза…

– То ли еще будет, старик… – пробормотал Саша Никифоров с грустной полуулыбкой.

Замерзнув, мы вернулись в поселок. Ехать обратно было еще рано, и мы решили прогуляться по мрачным улочкам Чехова, ставшего, кажется, втрое меньше, чем в былые времена.

«Прямо как наш двор в Южно-Сахалинске…»

– А он что, здесь жил, получается? – спросил Иван, фотографируя бледно-серый бюст Чехова – одна из немногих достопримечательностей, которая, к слову, возникла на том самом месте, где прежде стоял дом моей мамы.

– Не жил, но приезжал на три месяца, – ответил я. – Сахалин исследовал.

– Три месяца? А почему дата такая стоит… большая? – нахмурился Иван.

Он указал на синюю табличку под бюстом, на которой было выгравировано «1860-1904».

– Дата рождения – дата смерти, – сухо сказал я.

– Ему что, сорок четыре года всего было? – пробормотал Иван.

Я смерил его недоуменным взглядом.

– А давайте местных поспрашиваем об их поселке? – предложил Денис, который все это время стоял рядом и хорошо слышал мой диалог с Иваном. – Ну что они про Чехова вообще знают, про историю своего поселка… да и острова вообще?

Идея показалась нам удачной. Включив камеру, мы принялись останавливать прохожих и задавать им вопросы про Чехова и Сахалин. Сказать по правде, иные ответы вгоняли меня в ступор. К примеру, продавщица в ларьке уверенно заявила, что композитор (!) Чехов прилетал (!) сюда уже после русско-японской войны (то есть через несколько лет после того, как умер), и тогда же город переименовали в его честь (!).

– Это… сильно… – признался Денис, дослушав эту смелую теорию.

К счастью, настолько невежественных «респондентов» мы больше не встречали. К сожалению, другие, пусть не говорили откровенных глупостей, но тоже ничего толком про Чехова сказать не могли. Лучший ответ (после продавщицы, разумеется) – «а, ну жил вроде бы, когда тут еще каторга была, но потом хрен знает, куда делся». Так нам ответил один из помятых мужиков, который рыбачил в зарослях на берегу и был слегка навеселе.

Грустная ирония заключалась и в том, что Иван над ответами поселян потешался едва ли не больше всех. Удивительно, как в одном человеке соседствовало неумение признавать собственную глупость и жгучее желание посмеяться над глупостью других.