Ралли Родина. Остров каторги

– Не уверен, что успею вернуться к вашему отплытию, – произнес Ландсберг, уже стоя в дверях, – поэтому на всякий случай скажу сейчас: я благодарен судьбе за то, что она подарила мне такого друга, как вы, Антон Павлович.

Чехов от неожиданности опешил. Сначала ему показалось, что он вряд ли сможет ответить Ландсбергу тем же, но вдруг подумал:

«А кем еще считать человека, который, не побоявшись получить пулю, вызволил тебя из лап душегуба?»

Именно поэтому Чехов совершенно искренне сказал:

– Это совершенно взаимно, Карл Христофорович.

Впервые за долгое-долгое время Антон Павлович увидел на лице Ландсберга искреннюю, настоящую улыбку.

– Прощайте, мой друг! Материку – привет! – воскликнул гость и пошел к повозке, возле которой скучал его рыжий помощник.

Увидев Чехова, мальчишка помахал ему, и Антон Павлович помахал в ответ. Довольный собой, Мишка полез на козлы. Уже стоя одной ногой на ступеньке, Ландсберг оглянулся и добавил:

– И скажите им, что мы тут живы, несмотря ни на что. Мы – есть!

– Скажу! – охотно ответил Чехов.

Карл Христофорович удовлетворенно кивнул и, погрузившись в повозку, махнул в окно Мишке, который тут же гаркнул на лошадей. Миг – и экипаж ссыльного инженера сорвался с места и покатился прочь, подпрыгивая на кочках. Чехов стоял на крыльце и смотрел повозке вослед, пока та окончательно не скрылась из виду. После литератор вошел обратно в сени, запер дверь на засов и вернулся к столу. Работать не было никакого настроения, но Антон Павлович напомнил себе, что времени до отплытия осталось совсем мало, и только так смог заставить себя вновь взяться за перо.

«Надо же, что для меня придумала судьба, – думал литератор, пододвигая чернильницу. – Подарить такую встречу, а потом склонять меня не рассказывать о ней никому. Хотя, наверное, в этом отчасти и есть извращенный смысл писательского ремесла – говорить обо всем, но не всегда прямо, чтобы понимал его только вдумчивый читатель. Сухие факты записывать в журналы может любой человек, мало-мальски обученный грамоте; от писателя же нужно нечто совершенно иное – передать чужое мироощущение и найти отклик в читательской душе…».

В тот день Чехов лег рано, но проснулся посреди ночи и так больше и не уснул.

* * *

1967

До Ленинграда оставался один дневной переход. Заночевали в гостинице на выезде из Ярославля. Думали не останавливаться, но снова сломался мотоцикл. Пока возились с ним, пока разнимали орущих Хлоповских и Рожкова, последние силы оставили путешественников, и они коллективным решением постановили отложить финальный рывок до следующего дня. Вадим, ругаясь благим матом, усадил Светличного за руль сломанного «Урала» и «Волгой» потащил мотоцикл в местное отделение ДОСАФ. Остальные же отправились прямиком в гостиницу: от ночевок в палатках все порядком устали, и Рожков на удивление легко согласился, что путники заслужили отдых на нормальных кроватях. Благо, комнаты нашлись без проблем: участников ралли «Родина» к концу путешествия большинство граждан Союза узнавало в лицо и охотно помогало, если это, конечно, было им по силам.

«Интересно, такие вот люди в нашей стране выросли благодаря или вопреки? – думал Привезенцев, поднимаясь по лестнице на второй этаж. – Добросердечность – как следствие или же как защитная реакция?..»

Было уже поздно, и режиссер с Альбертом сразу начали разбирать постели и готовиться ко сну, когда к ним в номер заглянул Рожков.

– Есть разговор, Владимир Андреевич, – сказал он. – Выйдем?

Привезенцев и Альберт украдкой переглянулись.

– Ну… пойдемте, – неуверенно согласился режиссер.

Они спустились вниз, прошли к задней двери. Повернув ручку, Геннадий толкнул ее, и в лицо туристам ударил прохладный ночной ветер. Здесь, в западной части Союза, лето было куда суше, и режиссер, привыкший к умеренному сахалинскому климату, днем изнывал от жары. Долгожданное облегчение наступало только к вечеру – как вот сейчас. Единственный минус – комары, от которых приходилось яростно отбиваться, но это была поистине ничтожная плата за животворящую прохладу.

Пропустив режиссера вперед, завхоз вышел следом и аккуратно закрыл за собой дверь, после чего подошел и встал рядом со спутником.

– Не буду ходить вокруг да около, – тихо сказал Рожков. – Я знаю, что вы ведете свой дневник.

Владимир Андреевич промолчал. Он мог, конечно, сделать вид, что не понял, о каком дневнике идет речь, но сейчас это было совершенно неуместно и даже глупо.

«Будь что будет. Надоело. Ладно бы я прилюдно Союз хаял, но я ж пишу для себя, разве перед собой я не могу быть честен?.. Или я правду лишь в голове обязан держать? Только это партией не возбраняется?»