Рам-рам

Джессика ждала нас на автовокзале в Хайаннисе. У нее тогда был новехонький ярко-желтый «жучок» фольксваген, писк продвинутости по всем направлениям для определенной либеральной молодежи Штатов. Мы с Эдом протряслись всю ночь на автобусе, и вид у нас был не самый презентабельный. Тем не менее Джессика радостно обняла и расцеловала Эдда, крепко, как старому другу, пожала мою руку и в качестве приветствия мне сказала следующее:

— Я вас пугала своей мамой, но вообще-то она очень хорошая.

Странно, я плохо помню Джессику по этой нашей первой встрече. И потому что женщины меня больше не интересовали — я боялся, что уже навсегда. Тем более, она была девушкой моего друга.

Даже не так. В ту нашу первую встречу она была для меня, как все прочие люди. У меня тогда было ощущение, что я всех вижу в кино. Да, вот Джессика — рыжеволосая, веснушчатая, синеглазая, с милой умной мордашкой, такая живая, молодая, восхитительная! Ну, и что? Она была для меня реальной не больше, чем какая-нибудь Леа Массари — Джессика на нее похожа. Актриса из другого мира, которую я никогда не увижу, которая мне никогда не улыбнется и не скажет «привет», которая играет полностью вымышленного человека в, возможно, полностью выдуманных обстоятельствах. Так вот, Джессика к моей реальной жизни имела отношение не большее, чем Леа Массари.

Такой же тогда я увидел и Пэгги. Она выглядела и вела себя, как старшая сестра Джессики — это все, что я тогда отметил. Пэгги провела меня на второй этаж своего большого светлого дома, чтобы показать, где я буду спать.

— Я приготовила вам самую большую гостевую спальню. Эд официально будет располагаться вот здесь, по соседству. Но реально? Я не знаю…

Она посмотрела на меня.

— Я тоже не знаю, — честно сказал я.

— Ну, разберутся! — махнула рукой Пэгги.

Да, вот еще что я отметил: голос у Пэгги был хриплый. Было отчего — она курила сигарету за сигаретой. Почти, как мой отец — тот умер от рака легких.

Так вот, Пэгги ушла в облаке табачного дыма. Две падевые лабрадорши — мать и дочь — побежали за ней вслед, стуча когтями по натертому паркету и скользя на повороте.

Потом мы завтракали. Потом Пэгги села за свой мольберт — она тогда не пускала в свою мастерскую никого, кроме дочери. А мы втроем пошли погулять по берегу океана. И Эд, и Джессика были безупречны — я ни разу не почувствовал себя лишним. Потом был семейный обед с индейкой и яблочным пирогом. Потом влюбленные пошли прогуляться одни, поскольку я отказался.

Я пошел в библиотеку. Это была большая комната с полками под потолок и стремянкой с креслом наверху. Я посидел в нем пару минут, пока набирал себе книг: вполне удобное кресло. Но читать я все же предпочел в большом кожаном, по-прежнему пахнущем дорогой кожей, облекающем тебя со всех сторон и предлагающем кожаную же длинную выдвижную подушку для ног.

Из китайцев в доме в основном были труды по «Книге перемен», к которой я тогда как раз подбирался. Я не услышал, как вошла Пэгги. Я почувствовал запах сигаретного дыма. Я обернулся — Пэгги стояла за моей спиной с бутылкой виски. Собаки, не отходящие от хозяйки ни на шаг, чуть опустив головы, исподлобья смотрели на меня с доброжелательным любопытством.

— Я хотела предложить вам читать так, как это делаю я — со стаканом виски под боком, — извиняющимся голосом сказала Пэгги. — Но потом подумала, что могу испугать вас.

— И давно вы так стоите? — спросил я.

— Какое-то время. Это глупо. Я и уйти боялась, чтобы вас не испугать. Будете?

— Чуть-чуть.

Пэгги налила мне виски, посмотрела названия книг, которые я отобрал, и одобрительно кивнула.

— Ну, не буду вам мешать. Соскучитесь, позовите меня. Я в мастерской.

Она загасила сигарету в тяжелой пепельнице из коричневого, с прожилками, минерала и ушла во главе своей свиты. Свитер и джинсы у нее были заляпаны краской. А на ногах у нее были такие деревенские толстые шерстяные носки в стиле кантри — с вышитыми грибочками и вишенками, на кожаной подошве. В доме было тепло и очень чисто.

Она ушла, и я впервые за многие месяцы не почувствовал облегчения, что остался один. Наоборот, я вдруг почувствовал свое одиночество как ущемленность, как утрату.

Следующий день был самым спокойным и самым бурным за многие месяцы. Эд с Джессикой поехали в Бостон. Джессика только летом купила свою первую машину и еще не вышла из состояния автокентавра: для нее хорошо прожитый день был день, проведенный за рулем. Несмотря на уговоры, я не захотел трогаться с места. Рядом с Пэгги мне было хорошо. Я даже подумал, что Эд вовсе не боялся оказаться в одиночестве в доме потенциальной будущей тещи. Возможно, это с их с Джессикой стороны было просто уловкой, чтобы вытащить меня из моей нью-йоркской норы.

Бедный Эд!