Рама для молчания

Но эти годы были мало сказать что опасны. Какая горечь, что самая большая комната в доме – детская, а трехлетняя Ирина в 1920-м умирает от голода в приюте! И уютный кабинет сделался бесполезен – стихи писались углем на стенах – где найдется местечко.

А в странной проходной комнате под портретом Бетховена в мемориальной квартире и теперь стоит рояль, но вовсе не мамин, привезенный из Тарусы. Тот был обменен на мешок грубой черной муки, потянул на пуд.

«Как тяжел б ы т, как удушливо тяжел! Как напряженно было б ы т и е, как героически напряженно!

А помните, как вошел к Вам грабитель и ужаснулся перед бедностью, в которой Вы живете? Вы его пригласили посидеть, поговорили с ним, и он, уходя, предложил Вам взять от него денег. Пришел, чтобы в з я т ь, а перед уходом захотел д а т ь. Его приход был б ы т, его уход был б ы т и е». (Сергей Волконский. Из предисловия к книге «Быт и бытие», посвященной Марине Цветаевой). «Мелочи быта возвысились до обряда», страшного обряда. И отъезд из России становится неотвратим. «На нашей половине царил унылый предотъездный хаос, ничего общего не имевший с тем живым и неувядаемо-разнообразным, порой веселым беспорядком, в котором мы, лишившиеся прислуг и не обретшие их навыков, “содержали квартиру”, а она – нас», – писала Ариадна Эфрон.

Цветаева покидает Россию, уезжает на вокзал из Борисоглебского переулка, оставляет дом недолгого счастья и жесточайших бед.

Мы ходим по восстановленным комнатам, и всё время манит к себе зеркало – кривое зеркало «страшных лет России»…

На обратном пути задерживаемся у стендов, где отражена история дома, рассказано о цветаевских соседях. Все это очень интересно. Но ни личные вещи, ни тщательно, по крупицам собранные сведения «вокруг» Цветаевой сегодня не влекут нас к себе. И еще раз понимаешь, с каким тактом разведены в музейном пространстве те самые «быт» и «бытие», знание и живое чувство, несовместимое с казенными табличками. Конечно же, одно без другого немыслимо, но как важно было нам сегодня окунуться в двухслойную, противоречивую, но тем и подлинную атмосферу. И становится совершенно неважно, что далеко не все предметы видели хозяйку дома. Довольно зеркала…

Выходим в Борисоглебский, где сидит, подперев руками голову, бронзовая Марина Цветаева работы скульптора Нины Матвеевой и смотрит на собственными руками созданный и разрушенный, последний в ее жизни настоящий дом, дальше – лишь адреса…

Елена Холмогорова, Михаил Холмогоров Месяц в деревне

Когда Мише Холмогорову было семь лет, мама повела его в Художественный театр на «Синюю птицу». Там у билетерши купили недельную программу всех московских театров. Миша уже тогда не мог пропустить ни единого печатного слова и программку изучил от корки до корки. Почему-то навсегда осталось в памяти, что в Театре Красной армии идет пьеса И.С.Тургенева «Месяц в деревне». Он так и представил себе: ночь, спит деревня, а над ней сияет серебряный месяц широкой скобкою. Очень был разочарован, когда узнал, что речь шла о календарном месяце.