Рама II. Сад Рамы. Рама явленный

Когда вездеход двинулся прочь, Николь огляделась и кинула прощальный взгляд назад. За пирамидой высилась высокая гора, на которую они поднимались три дня назад.

— Итак, ты действительно не представляешь, зачем потребовались здесь биоты-бабочки? — проговорила Николь в микрофон.

— Нет, — ответил Орел. — Мое предназначение — работать с людьми.

Николь продолжала глядеть назад. Вездеход миновал забор из десяти или двенадцати высоких жердей, связанных поверху, в середине и внизу проволокой. «И все это тоже часть нового Рамы», — подумала Николь. И вдруг она поняла, что теперь ей предстоит оставите мир Рамы в последний раз. Сильная печаль охватила ее. «Этот мир был моим домом, — сказала она себе.

— И я оставляю его навсегда».

— Возможно ли, — спросила Николь, не поворачивая головы, — повидать другие части Рамы, прежде чем мы оставим его навсегда?

— Зачем? — поинтересовался Орел.

— Я и сама не совсем понимаю… Быть может, просто хочется лишний час предаться воспоминаниям.

— Обе чаши и Северный полуцилиндр полностью перестроены — ты не узнаешь их. Цилиндрическое море осушено и демонтировано. Даже Нью-Йорк уже разбирается…

— Но ведь он еще не полностью разобран, не так ли? — спросила Николь.

— Нет, пока нет, — ответил Орел.

— Что, если мы съездим туда ненадолго?

«Пожалуйста, не откажи в любезности старой женщине, — подумала Николь.

— Даже если она сама не понимает себя».

— Ну хорошо, — согласился Орел. — Но путь будет долгим. Нью-Йорк располагается в другой части завода.

Они стояли на парапете возле вершины одного из высоких небоскребов. Большая часть Нью-Йорка исчезла, строения рушились, превращаясь в груды развалин, под натиском жуткой мощи огромных биотов. Во все стороны от площади было видно лишь двадцать или тридцать зданий.

— Здесь располагались три подземелья под городом, — объясняла Николь Синему Доктору. — В одном жили мы, в другом — птицы, а в третьем обитали ваши сородичи… Я находилась внутри птичьего подземелья, когда Ричард явился, чтобы спасти меня… — Николь смолкла, припомнив, что уже рассказывала эту повесть Синему Доктору, а октопауки, как известно, ничего не забывают. — Тебе не скучно? — спросила она.

— Пожалуйста, продолжай, — ответила октопаучиха.

— Но за все время, проведенное нами на острове, никто так и не узнал, что в здания можно войти. Разве не удивительно? О как бы мне хотелось, чтобы Ричард был сейчас жив… вот бы увидеть его лицо, когда Орел открыл дверь в октаэдр. Ричард был бы потрясен…

— Как бы то ни было, — продолжила Николь, — Ричард вернулся внутрь Рамы, чтобы отыскать меня… а потом мы полюбили друг друга и придумали, как спастись с острова с помощью птиц… Такое славное было время и так давно…

Николь шагнула вперед, обеими руками взялась за поручень и огляделась. Умственным взором она видела Нью-Йорк, каким он был прежде. «Там были набережные, а за ними Цилиндрическое море… а где-то посреди этих уродливых груд металла находились тот самый амбар и та яма, в которой я едва не умерла».

К ее собственному удивлению глаза вдруг наполнились слезами, выкатившимися на щеки. Она не оборачивалась. «Пятеро из шести моих детей родились здесь, — думала Николь, — под этой почвой. Здесь, возле нашего подземелья, мы нашли Ричарда после долгого отсутствия. Он был в забытьи».

Воспоминания одно из другим сами собой вторгались в реальность, каждое причиняло неуловимую душевную боль и вызывало новый поток слез. Николь не могла успокоиться. Она то вновь спускалась в логово октопауков, чтобы спасти свою Кэти, то снова ощущала восторг и радость, пролетая над Цилиндрическим морем в упряжи, которую держали три птицы. «Мы обязаны умирать, — решила Николь, вытирая глаза тыльной стороной ладони, — воспоминания не оставляют места в наших мозгах для чего-либо нового».

Поглядев на разрушенный Нью-Йорк, Николь воскресила в своей памяти его давнишний облик, и ей вдруг вспомнилась еще более ранняя пора в ее жизни… холодный осенний вечер в Бовуа, один из последних дней, проведенных на Земле; они с Женевьевой уже собирались в Давос покататься на лыжах. Николь сидела с отцом и дочерью перед камином. В этот вечер Пьер был очень задумчив. Он рассказывал Николь и Женевьеве о том, как ухаживал за матерью Николь.

Позже, лежа в постели, Женевьева спросила мать:

— Почему дедушка так много говорит о том, что случилось давным-давно?

— Потому что это важно для него, — ответила Николь.

«Простите меня, — думала Николь, глядя на небоскребы. — Простите меня, все старики, чьи рассказы я пропускала мимо ушей. Я не хотела быть грубой и невнимательной. Я просто не понимала, что значит — быть старым».

Николь вздохнула и обернулась.

— Все в порядке? — спросила Синий Доктор.

Она кивнула.

— Благодарю тебя за это, — дрожащим голосом Николь обратилась к Орлу. — Ну, теперь я готова в путь.

Она увидела огни, едва их маленький челнок оставил ангар. Хотя они светились в сотне километров от нее, вид их был великолепен — на фоне черноты и далеких звезд.