Рамсес Великий

— Ну, что рты разинули, дуралеи деревенские? Первый раз видите отважных героев, с честью возвращающихся из вылазки по станам неприятеля? Как, вы уже убили нашего товарища, ожидавшего нас на стене? О, глупцы! Сегодня же великий правитель Сидона велит отрубить вам руки, которыми вы сотворили это преступление. О горе вам, как же вы будете пасти своих коз, которые кормят вас и заменяют вам жён, стоеросовые вы дубины! — начал ломать руки и причитать Царбаал, оттесняя спиной подальше от края стены своего напарника. — Как только скажу «вперёд!», сразу кидайся на того, что с палицей, и бей кинжалом, если сможешь, прямо в сердце, — зашептал краем губ Царбаал и, сделав шаг вперёд, ухватился одной рукой за древко копья.

Однако в этот момент из темноты показались ещё двое таких же пастухов в козлиных или бараньих шкурах.

— А Муту[64] их всех забери, — проговорил с досадой проворный финикиец, — придётся идти к их предводителю Дагону, — с таким стадом баранов мы не справимся. Ничего, Рибби, выкрутимся как-нибудь! Царбаал и не из таких передряг выходил живой и невредимый. В крайнем случае, как спустимся со стены, я устрою заваруху, а ты беги!

В руках одного из подошедших пастухов был факел, неровный красновато-жёлтый свет которого озарил стоявших на стене.

— Вот, лазутчиков поймали, надо отвести их к Дагону. Пускай решает, что с ними делать, — проворчал пастух с копьём. — Они говорят, что наши, но мне что-то не верится.

— Да прикончить их сразу же и дело с концом, — снова взмахнул своей палицей второй пастух.

— Да уймись ты, дурак! — прикрикнул на него первый. — Тебе бы только дубиной махать. А если это наши люди? Ведь Керет за убийство лазутчиков по головке не погладит. Окажешься на коле сразу, как солнце взойдёт. Тем более одного ты уже убил. Опусти палицу, тебе говорят, а не то получишь моим копьём прямо в брюхо. У меня рука не дрогнет. Я не собираюсь за твою тупость отвечать своей шкурой.

Второй пастух опустил дубину и отступил назад, ворча что-то себе под нос, как верный пёс, получивший пинок от своего хозяина за излишнее рвение.

Задержанных привели в караульное помещение, располагающееся в башне. Здесь они увидели могучего пастуха в козьей шкуре, сидящего у пылающего очага.

— Вот людей поймали на стене, — проговорил пастух с копьём. — Оттуда к нам лезли. Говорят, что их послал к египтянам в лагерь сам царь Керет выведать, что там да как. Теперь они назад возвращаются.

— А ну, ведите их к огню, посмотрю я, что за птички попались в наши силки, — проговорил, потягиваясь и зевая, густым басом Дагон, предводитель отряда пастухов, наводивший ужас на весь город своим свирепым нравом. Он не считался ни с кем: ни с олигархами, ни даже с самим царём. Могущественные сидоняне, которые раньше и близко к себе не допустили бы простого пастуха, вынуждены были сейчас его терпеть, ведь только он мог держать в узде буйную свору своих дикарей в козлиных шкурах, направляя их силу и свирепый нрав на египтян.

Пленников толкнули в спины, и они оказались у самого очага. Риб-адди почувствовал, как жар от огня опалил нос и щёки.

— Ну, голубчики, — потёр свои огромные мозолистые ручищи глава пастухов. — Какую вы мне песенку споёте перед тем, как вас ощиплют и зажарят, голубки ненаглядные, — насмешливо улыбаясь, проговорил Дагон. — Начинайте, начинайте, я вас слушаю.

— О, великий муж, предводитель столь славного войска, известный каждому сидонянину своими ратными подвигами, — начал бодро и льстиво Цаарбаал, низко кланяясь и угодливо извиваясь всем свои длинным худым телом, — мы, люди самого царя Керета, возвращаемся после вылазки в стан египетский и очень спешим. Вели своим доблестным воинам отпустить нас, а если ты нас задержишь, то гнев царя падёт на твою голову. Зачем тебе ссориться с царём? На тебя и так у многих в нашем городе большой зуб за твою строптивость и непочтительность к власть имущим. А если сам Керет обозлится на тебя и перейдёт на сторону твоих врагов, то для отважного, но безрассудного воина настанут чёрные дни. Ну зачем тебе лишние неприятности, о великий муж!

— Ишь, как запел этот птенчик! — вдруг захохотал густым басом Дагон. Его большая пасть открылась, показывая крупные белые зубы, больше похожие на волчьи, чем на человеческие. — Как складно врёт этот сопляк. А ну-ка поджарьте ему пятки, посмотрим, не заговорит ли он по-другому.

Пастухи схватили Царбаала, опрокинули на каменный пол и поднесли горящую головешку к его дрыгающейся ноге.

— А ну, прекратите! — вдруг громким и властным голосом приказал Риб-адди и шагнул к Дагону. Он глянул в глаза предводителя сельского плебса и добавил: — Прикажите уйти всем вашим медведям, а заодно уведите и его, — показал юноша на корчащегося на полу финикийца. — У меня есть что спеть вам, но только один на один. Это в ваших же интересах. Вы, конечно, не хотите оказаться в дураках с вашим воинством в то время, как сильные люди как в городе, так и за его пределами хотят договориться. Вас, кто больше всех крови и пота проливал на защите города, могут оставить с носом, да ещё и с разорённым хозяйством.