Рамунчо

А Рамунчо, которому эта мучительная попытка узнать тайну казалась сейчас уже чем-то кощунственным, склонился перед волей матери и ни о чем больше не спрашивал.

7

Болезнь стремительно развивалась. Приступы изнурительной лихорадки, когда с пылающими щеками и пересохшими губами она металась в жару, сменялись полным изнеможением, она обливалась потом, пульс едва бился.

Рамунчо не думал ни о ком, кроме матери; образ Грациозы перестал являться ему в эти тяжкие дни.

Франкита уходила; уходила молча и как бы равнодушно, ничего не требуя, ни на что не жалуясь…

И все же как-то вечером она вдруг тихо позвала его голосом полным страха и смятения, обхватила его руками, привлекла к себе и прижалась головой к его щеке. И в эту минуту Раймон увидел в ее глазах великий Ужас – ужас плоти, чувствующей приближение конца, одинаково невыносимый для всех, для людей и для животных… Она, конечно, была верующей, но не слишком, скорее просто ходила в церковь, как почти все женщины в деревне. Догмы, обряды, церковные службы внушали ей трепет, но веры в загробную жизнь у нее не было, не было лучезарной надежды… Небо, все эти прекрасные вещи, ожидающие ее по ту сторону жизни… Да, может быть… Но неизбежной и близкой была черная яма, где ей суждено гнить… И с неумолимой ясностью она понимала, что в той жизни она уже никогда не сможет приникнуть лицом к теплой щеке Рамунчо. Франкита не слишком верила, что душа ее улетит на небо, и потому, охваченная отчаянием и ужасом при мысли, что она исчезнет, превратится в пыль и прах, она жадно искала поцелуев сына, она цеплялась за него, как цепляются за проплывающие мимо обломки потерпевшие кораблекрушение, под которыми разверзается черная бездна океана.

Он понял эту отчаянную мольбу ее бедных угасающих глаз. И нежная жалость, щемившая ему сердце при виде ее морщин и седых волос, переполнила все его существо; в ответ на ее безмолвный призыв он осыпал ее отчаянными поцелуями и объятьями.

Этот порыв длился недолго. Она была не из тех, кто надолго поддается слабости, или, по крайней мере, не из тех, кто ее показывает. Руки ее обмякли, голова откинулась, глаза закрылись. Она потеряла сознание или же стоически смирилась с неизбежным.

Не смея больше к ней прикоснуться, Рамунчо, отвернувшись, стоял у ее постели, и тяжелые слезы беззвучно катились по его щекам. А вдали удары ночного колокола звали ко сну безмятежную деревушку и, наполняя воздух нежными, заботливыми звуками, желали доброй ночи тем, у кого еще есть завтра…

На следующее утро, исповедовавшись, безмолвно и высокомерно, словно стыдясь своих мучений и хрипа, она покинула этот мир. И медлительные и торжественные звуки церковного колокола слились с ее последним дыханием.

Вечером Рамунчо остался один, рядом с этим остывшим и неподвижным телом, которое еще несколько часов останется в доме, но которое надо поскорее предать земле.

8

Прошла неделя.

Смеркалось, яростный горный ветер гнул и ломал ветки деревьев, когда Раймон возвращался в свой опустевший дом, где все, казалось, было окутано серой паутиной смерти. Недолгая баскская зима, взмахнув морозным крылом, сожгла летние цветы и положила конец обманчивому декабрьскому лету. Посаженные Франкитой герани и георгины погибли, ведущую к дому дорожку, которую никто больше не расчищал, покрывал толстый слой пожелтевших листьев.

В первую неделю траура Рамунчо был занят множеством разных дел, которые убаюкивают и смягчают горе. Гордый, как и его мать, он хотел, чтобы все было богато и пышно, в соответствии с обычаями их прихода. Франкиту положили в гроб, отделанный черным бархатом и серебряными гвоздями. Потом были заупокойные службы, на которых присутствовали мужчины в длинных плащах и женщины, закутанные в черные мантильи. Все это требовало больших расходов, а он ведь был беден.

От той суммы, что неизвестный ему отец дал матери, когда он родился, оставалось очень немного, так как большая часть денег затерялась где-то у недобросовестных нотариусов. И теперь ему придется расстаться с домом, продать привычную, дорогую ему мебель, чтобы выручить как можно больше денег для бегства в Южную Америку…

В этот вечер, возвращаясь домой, он испытывал какое-то особое волнение, так как собирался наконец сделать то, что откладывал со дня на день и что тревожило его совесть. Он уже перебрал все оставшиеся после матери вещи; неприкосновенной оставалась только шкатулка с бумагами и письмами; сегодня он, быть может, решится ее открыть.

В отличие от многих он совсем не был уверен, что смерть дает право оставшимся читать письма и узнавать секреты ушедшего из жизни. Сжечь их, не читая, казалось ему гораздо более честным и более уважительным по отношению к памяти матери. Но это означало навсегда лишиться возможности узнать, чей он сын… Как поступить? С кем посоветоваться? Ведь он был один на свете.