Рана

Вдруг меня накрыло тревогой. А что, если мою сумку с маминым прахом украли? Что, если там, надо мной, ее нет? Что я скажу родным? Вдруг кто-то забрал мою маму себе в то время, когда я ходила в туалет и за водой к бортпроводнице? Чувство, что мама ускользает, жило во мне даже тогда, когда мама превратилась в небольшой объект. Мне казалось, что сумка с урной растворилась. Она исчезла. Какая-то магия, что-то еще такое, что теперь окончательно забрало у меня мать.

Я не выдерживала этой тревоги. Неужели, думала, я уже полчаса сижу под пустым отсеком для ручной клади и просто так смотрю в пустоту перед собой, в то время как прах моей матери удаляется от меня? Но куда? Как его спрятать в самолете? Куда можно деть металлическую урну размером с яйцо доисторического ящера, упакованную в картон, несколько слоев прозрачного скотча и плотную черную ткань? Я была уверена в том, что она растворилась в воздухе.

Я покрылась потом. Я была готова перевернуть салон самолета. Я была намерена искать урну. Я была уверена в том, что она исчезла.

Сердце забилось. Я потрясла за плечо спящего на мне мужчину. Он снова очнулся – лицо у него было заспанное – и уже в пятый раз извинился за то, что уснул на моем плече. Я извинилась, что тревожу его, и попросила выпустить меня.

Сначала я пошла в туалет. Я хотела как можно дольше оттянуть это момент. Я боялась, что открою отсек, а там пустота, которую я не хотела видеть.

В туалет была очередь.

Когда я вошла в кабинку, то сразу же ополоснула руки и лицо. Решила, что уж если я пришла сюда, то нужно и пописать: разместилась над унитазом, выдавила из себя тонкую струйку мочи и осталась висеть над ним, размышляя о том, что я буду делать, если урны не окажется на месте. Я не знаю, сколько времени я провела в этом неудобном положении со спущенными штанами, но за дверью послышались голоса, кто-то постучал в дверь. Стук заставил меня очнуться от моих мыслей, я воспользовалась салфеткой, спешно натянула джинсы и посмотрела на себя в зеркало. Свет делал меня старше, тяжелее. Я была осунувшаяся и одутловатая, словно утопленница или тяжелобольная. Уже выходя, я почувствовала, что ноги болят от напряженного стояния в полуприседе, а на ляжках горят места, в которые я упиралась собственными локтями.

Я вышла из туалета и извинилась перед женщиной, которая держала за руку маленького мальчика со скрещенными ногами. Я плыла по проходу к своему месту. Я плыла к месту, в котором не было маминого праха. Мужчина уже не спал, он рассматривал бортовой журнал на странице с рекламой нового BMW.

Я должна была решиться и, решившись, рывком открыла дверцу отсека.

Моя сумка стояла там, где я ее и оставила. Это была обычная, ничем не примечательная сумка болотного цвета. Правый ее угол оттопыривался из-за упершегося в него угла коробки от маминой урны. Чтобы убедиться в том, что это не обман, я прощупала всю сумку. Вещи были на месте, все было на месте. Под руку попалась сложенная в карман и упакованная в полиэтиленовый пакет горсть маминого золота.

Мама не нужна никому, кроме меня.

Никто даже не знает, что у меня в сумке мама. С чего бы ей пропадать.

Я летела в Москву, где у меня была нелюбимая работа и нелюбимая девушка. Нелюбимое все. Когда мама была жива, она звонила мне, чтобы рассказать о себе. Она рассказывала мне о больнице и болезненных больничных процедурах. Рассказывала о собаке, которую они воспитывали вместе с Андреем, об огороде, который с каждым годом ей становилось все тяжелее обслуживать. Жара Волгоградской области усугубляла ее болезнь, ей становилось все хуже и хуже. После долгого своего рассказа она скупо спрашивала, как у меня жизнь, и я так же скупо отвечала, что все хорошо. Я одновременно и желала, и с той же силой не хотела рассказывать ей о своем быте. Я не знала, какой язык мне подобрать, чтобы рассказать ей свою жизнь.

У меня была поэзия, которой я дорожила, но моя поэзия была черным тяжелым камнем, который невозможно было раскрыть-раскроить и принести ей вот так, как простой рассказ о походе в магазин или покупке зимней обуви. Когда я пришла работать в галерею, мы сделали большой выставочный проект про толстые журналы. В зале мы построили огромную прямоугольную колыбель. Она была красивая, казалось, что она парит над полом под тяжелым белым тюлем. Я сфотографировала инсталляцию и отправила фотографию маме на сайте «Одноклассники». Мама долго молчала, но потом спросила меня: «Что это?» Я объяснила ей, как могла, она ответила: «Ясно».

Я везла ее внутри маленькой холодной капсулы и про себя говорила с ней, я говорила, что покажу ей свою московскую жизнь. И показывала так, как если бы она была живая. Я поставила урну на свой письменный стол рядом со стопкой книг так, чтобы через окно ее не было видно. Я боялась, что кто-то может прийти и забрать ее у меня. Просто залезть в окно первого этажа и забрать.