Ранчо у моста Лиан

— Я знаю, он заставил теперь всех именовать себя Эль-Фрайль (EI Frayle)!

— Совершенно верно, полковник!

— Ну, а теперь, дон Торрибио, вам сейчас подадут ужин. Будьте как дома, приказывайте и повелевайте, устраивайтесь, как для вас будет удобно, я оставляю вас здесь полным хозяином всего.

— Вы уезжаете, полковник?

— Да, на часок не более; я хочу поехать навести справки и вернувшись, вероятно, сумею вам сказать, в какой день или вероятнее в какую ночь мы попытаемся силой снять блокаду с Анко-Сенорес.

— Так поезжайте с Богом, полковник, желаю вам успеха!

Дон Рафаэль призвал одного из своих людей и, отдав ему все необходимые приказания, чтобы для капитана было все, что ему может потребоваться, вскочил на коня и один выехал из лагеря, как он часто делал.

ГЛАВА X В которой, наконец, является закон Линча

Ночь была прекрасная, но страшно холодная. Здесь, в горах, где теперь укрывались партизаны, на самой границе вечных снегов, где единственными товарищами их были гордые горные орлы и кондоры, к одиннадцати часам утра и часов до четырех пополудни жара была положительно нестерпима, но едва только солнце скрывалось за горизонтом, наступал такой холод, что дыхание леденело в воздухе.

Надо было обладать железным здоровьем, чтобы безнаказанно выносить такие резкие перемены температуры.

Темное голубое небо было усеяно бесчисленными звездами, сверкавшими, как алмазы, а бледный месяц плыл, лениво разливая свои холодные лучи на весь окрестный пейзаж, своевольно изменяя все очертания. Редкий воздух был до того чист и прозрачен, что на громадном расстоянии можно было различить даже самые мелкие предметы.

Плотно завернувшись в свой широкий военный плащ, молодой полковник спускался с горы по едва заметной тропинке, и добрый, сильный конь его шел под ним твердой, уверенной поступью, ни мало не смущаясь открывшимися по бокам бездонной пропастью ущельями и обрывами.

Время от времени полковник издавал громкое «Хм!», повторяемое на далекое расстояние горным эхом.

Временами слышались глухие, отдаленные раскаты грома, доносившиеся из глубины ущелий, — и совы, притаившись в самых верхних ветвях гигантских кедров, оглашали воздух своим меланхолическим криком, — порою раздавался резкий зов мексиканской перепелочки, а из долины доносился вой красного мексиканского волка.

Полковник ехал, не убавляя и не прибавляя шагу. Вот уже несколько минут, как он въехал в густой лес, где было почти совершенно темно. Вдруг, он выехал на совершенно обнаженную горную вершину; здесь, среди каменных громад и гигантских обломков скал, нагроможденных повсюду в полном беспорядке и производящим впечатление страшной картины хаоса, можно было хорошо укрыться от ветра, который свирепствовал на этой высоте.

С вершины этой голой горы видна была вся местность до самых крайних пределов горизонта.

Смело следуя по узкой тропинке, извивающейся между громадными обломками камней и скал, в продолжении целой четверти часа, дон Рафаэль увидел, наконец, в одной из скал громадную пещеру, перед входом в которую горел огонек потухавшего костра, а к костра, вытянув к огню ноги, сидел какой-то человек, покуривающий прекрасную сигару.

Услыхав звук копыт коня, человек этот обернулся и поспешно схватился за ружье лежавшее тут же на земле, но когда разглядел всадника, то лицо его вдруг осветилось улыбкой. Человек этот был дон Лоп.

— Добро пожаловать, брат! — крикнул он дону Рафаэлю, — ты сильно запоздал сегодня, я уже около двух часов жду тебя и почти потерял надежду видеть сегодня, а между тем я имею кое что сообщить.

— И я тоже; что новенького? — спросил новоприбывший, соскочив с седла и покрыв своего коня толстой попоной.

С этими словами он подошел и присел к костру рядом с братом.

— Carai! — воскликнул он, — какой собачий холод, право, я едва не замерз; у меня на каждом волоске усов по сосульке. Завидую тебе, ты куришь прекраснейшие сигары.

— Я привез для тебя целых четыре пачки!

— Спасибо, а пока дай мне одну из твоих.

Он взял из рук брата сигару, зажег ее и с наслаждением затянулся.

— Ты не можешь себе представить, какой омерзительный табак мы вынуждены курить. Вот это сигара, так сигара! Я ведь чуть было не остался у себя. Скажи-ка, когда проследует здесь провиантский транспорт, в какое время?

— Сегодня в ночь, часа в четыре утра!

— Прекрасно! Значит время есть, — а кто будет сопровождать его?

— Я и матадоры!

— Ага! эти мерзавцы тоже участвуют в сегодняшней потехе? Отлично! Знаешь ты их начальника?

— Нет! я видел его только мельком и при том он так искусно окутан своим монашеским балахоном, что едва можно видеть кончик его носа. — Признаюсь тебе, брат, что этот образ жизни, который я вынужден вести теперь, является для меня невыносимой пыткой, он прямо свыше моих сил! Служить людям и интересам, которые мне ненавистны, сражаться против того, за кого готов с радостью пролить последнюю каплю крови — это такая пытка, которой я более не в силах вынести!