Раненые

Я иду, пальто застёгнуто на все пуговицы, сумка перекинута через плечо. На улице холодно. Вечер. Семь, может, восемь часов. Кромешная темнота. Снег повсюду, но он не падает, а просто поднимается в воздух ледяным ветром. Я не знаю, куда иду, где иду. В темноте практически ничего не видно из-за жалящего глаза снега. Мне всё равно. Прямо сейчас я рад боли от холода. Это отвлекает от моего гнева.

Я злюсь, потому что она так долго мне изменяла, злюсь, что у неё не было чёртовой смелости сказать, что не любит меня.

В основном я злюсь из-за того, что она права. Мы вместе потеряли девственность, вместе исследовали нашу сексуальность. Я даже никогда не встречался ни с кем другим. Никогда не целовал, не обнимал, не трахал кого-то другого. Даже никогда не думал об этом. Я держался за неё так долго, потому что она близка мне. Она то, что у меня есть.

Было.

Стараюсь не думать об одиночестве, но это неизбежно. Бреду по тротуару, снег закручивается вокруг моих ног, когда я прохожу через лужи фонарного света. И внезапно мне снова семнадцать. Я в школе. Сижу на тригонометрии и рисую вместо того, чтобы слушать лекцию, так как ненавижу математику, потому что это скучно и легко. Директор школы, мистер Бойд, приходит и говорит мне выйти из класса на минутку.

А затем говорит мне, чтобы я взял свою сумку. Моё сердце начинает колотиться в груди, ладони потеют, и я чувствую, что что-то не так, неправильно.

Я слышу слова мистера Бойда, прерывистые от недоверия.

— Автомобильная авария… погибли на месте… критическое состояние… ехать в больницу…

В оцепенении иду по коридорам, рюкзак свисает с одного плеча. В больнице тихо, санитары и медсёстры шумно проходят мимо в скрипучих кроссовках, врачи в белых халатах с блокнотами и папками. Я в комнате, отгороженной занавесками. Мониторы издают звуковой сигнал. Антисептики, чистящие средства, смерть и болезни атакуют мои ноздри.

Мама в синяках, разбитая, истекает кровью. Умирает. Во рту — трубки, в носу — кислородные канюли. На голове бинты. Кто-то тянет меня прочь, чтобы объяснить про внутреннее кровотечение, внутричерепную опухоль.

― Она умрёт? — спрашиваю я, прерывая объяснения.

Мужской голос, глубокий, спокойный, успокаивающий. Я не смотрю на него.

― Трудно рассказывать. Прогнозы неутешительные, сынок. Мне жаль. Мы делаем всё, что в наших силах.

— Мой отец?

Тишина.

Другой голос и лицо появляются перед моим пустым взглядом. Полицейский.

― Мне жаль, сынок, но твой отец не выжил. Он погиб на месте. — Полицейский на мгновение кладёт руку на моё плечо, и потом убирает. ― Сынок, у тебя есть кто-нибудь, кому мы можем позвонить?

Краткий всплеск ярости пронзает меня.

— Я не ваш сын. Я её сын. ― Я указываю пальцем на дверь. — Меня зовут Хантер.

Полицейский кивнул.

― Конечно, Хантер. Прости. Это просто привычка, я не имел в виду ничего такого. Так у тебя есть родственники, с которыми мы можем связаться?

Я качаю головой.

— Нет. Никого нет.

Офицер, кажется, шокирован.

― Совсем никого? Ни сестры, ни тёти, ни бабушки с дедушкой?

Я поборол желание врезать ему по лицу.