Раненый город

— А ну покажи, — тянет лапы Кацап, — ишь ты, не такой, как у наших, а как оса, с перетяжкой!

— Бестолочь, хоть бы «Наставления» читал! Запал как запал, только не УЗРГМ, а УЗРГ![30]

— Разница-то в чем?

— Старая модификация. У румын все старое и дешевое. Иногда может сработать не за четыре и две десятые, а за четыре секунды ровно. Или наоборот, дать затяжку до пяти-шести секунд. Поэтому наши их модернизировали, а у румын все осталось, как было.

— Засранцы!

— Точно! Здесь разницы большой нет, а вот с эркэгэшками хохма у мулей не раз уже приключалась!

Улыбаюсь своим мыслям. Румынские противотанковые кумулятивные гранаты РКГ, имевшиеся у националов в большом количестве и часто попадавшие в трофеи, у нас спросом не пользуются. Общеизвестно, что мулей на этих гранатах подорвалось больше, чем они их кинули в приднестровцев.

— Да, дерьмо гранаты, некачественные!

— Снова ты не прав, Федя! Гранаты вполне качественные, но не такие, как наши. Мули этого не знают, вот и рвутся. Если у тебя ихняя эркэгэшка присохла, мне отдай, я с ней управлюсь!

— В чем же там дело?!

— Понимаешь, мули, в отличие от тебя, иногда читают «Наставления по стрелковому делу». А там написано, что граната РКГ имеет четыре предохранителя. Последний — инерционный. Поэтому наша, советская граната может быть разряжена и поставлена обратно на предохранители даже в том случае, если с нее чеку сорвали, но не бросили, не взмахнули рукой. Если ее просто себе под ноги уронить, она не взорвется! Так в «Наставлениях» и говорится. В румынских же гранатах инерционного предохранителя нет. И если чека сорвана, то гранату надо кидать, вставить чеку обратно уже нельзя! А на вид румынская и наша гранаты одинаковые! Теперь представь себе: поступили к волонтерам или полицаям румынские РКГ, а «Наставления» у них по-прежнему советские, наши. Они начинают читать, что с этими гранатами делать, потом лапами крутят, учатся, срывают чеку, чтобы обратно ее засунуть, и… Бац!!! Ливер на стенах!

— Откуда знаешь? В институте этому, чай, не учат!

— Срочную служил при полигоне. Навидался там вооружений, ну и почитал кой-чего.

Обматываю свое творение изолентой, стараясь натянуть ее на проволоку как можно туже. Ленты едва хватает. Ничего, теперь заклеивать мозоли и царапины она мне не понадобится. Кладу гранату обратно в сумку. Под руку попадает овальный жетон личного номера офицера. Машинально достаю его и кручу в руке.

— Того гада? — спрашивает Кацап. — Дай посмотреть. Сувенир… Даже фамилию на нем свою выцарапал, гондон! Гм… Номерок-то фартовый, на семерку заканчивается!

— У меня тоже на семерку. Лезу в карман и показываю Феде свой жетон, на котором, как на брелке, по-прежнему висят ключи от тираспольских кабинета и квартиры.

— А-а! Вот в чем дело!

16

Кацап, как, в той или иной степени все мы, суеверен. Одним из его бзиков является вера в то, что от раны или смерти защищает предмет со счастливой цифрой семь, причем этот предмет должен быть не случайным, а в доску твоим. Тогда остается бояться лишь того, что на тебя налезет враг с такой же счастливой семеркой в кармане. Глупо! Но я сам такой же дурак. Приучился у Али-Паши и Сержа дуть себе на плечи. Они подцепили эту суеверную привычку в Афгане. Мусульмане там дуют на плечи, чтобы на них не сидела нечистая сила. Здесь ни «духов» ни «мусликов» нет, а привычка, поди ж ты, передалась!

Забираю у Федьки жетон и смотрю на него. Личный номер убитого мной человека. Простая, нацарапанная кириллицей молдавская фамилия. При всей ненависти к националистам и отсутствии даже толики раскаяния, возникает странное чувство. Мы жили в одной стране. Одному и тому же нас учили в школе. Еще недавно могли дружить и ходить друг другу в гости. У нас был один, общий мир, и он треснул, раскололся на части, на его мир и мой. Вон, двести метров пройти, зияет эта трещина — разбитые и сгоревшие дома. Деревья, остриженные в кочерыжки пулеметным и автоматным огнем, асфальт в редких воронках от снарядов и частых, похожих на неглубоко вырезанные в нем цветки подсолнечника, следах от мин.

Он пришел сюда, чтобы дотоптать до конца мой осколок мира, и я убил его.