Раненый город

— Не понимаешь ты меня снова, Леша! Думаешь, я тоже по-звериному чужаков гоню, бревна в своем глазу не замечаю? Давай-ка разберемся, уточним наши понятия! Националист, причем любой: молдавский, грузинский, русский — для меня сволочь, то есть личность и понятие ругательные. Потому что, когда человек думает о благе своего народа, своей земли, где он родился и вырос, мечтает о порядке и счастье на ней, — для такого человека уже есть точное, верное слово — патриот! Патриот не будет навязывать свою волю другим народам. По своему произволу прийти с оружием в соседний дом или город он не способен! В его сердце живут не жажда власти с завистью и обидой, а любовь! Те же, кто вчера с радостью подбирал любую должность повыше, а сегодня с оружием идут наводить всюду свои порядки, — вот это и есть националисты! И о том, что они будто бы бывают плохие и хорошие, забудь, чтобы я больше не бесился! Не бывает хороших националистов! Среди тех, кто в нас стреляет, молдавских патриотов, я тебя уверяю, нет! Они, те кто на той стороне, сейчас люди добрые, незаметные. Сами на неправую войну не идут, и других отговаривают. А на нашей стороне они есть! Оглиндэ, погибший Ваня Сырбу… Они ведь в чужие села с автоматами не ходили, не против своего народа воевали, а против тех, кто молдавскому народу, как и нам, жить не дает! Они — подлинные патриоты Молдавии, и уже потом, в силу своей порядочности, — интернационалисты. Другая здесь связь оказалась между патриотизмом и интернационализмом, чем в коммунистических книжках было писано: первичен оказался первый из них, а не второй! А ты удивляешь меня: все здесь видел, своей шкурой пережил, а думаешь по-прежнему, по этим книжкам! Поэтому, брат, ты меня самого с русским шовинистом едва не путаешь! Друг, называется! Так о чем это я… Ах да, о Сталине… Заметь себе, его образ действий — это действия не патриота, как до сих пор принято думать, а националиста. И оттого, что они прикрывались патриотизмом и интернационализмом, эти действия лучше не стали.

— Не понимаю. Сталин — и националист? Фу, вздор какой!!!

— Все ты прекрасно понимаешь! Только что мы с тобой говорили о том, что нельзя провозгласить революцию и при этом воображать, что одним этим актом темное прошлое уже изжито, — и ты промолчал! И здесь то же самое: вложить марксизм в скрытную, из другого национального общества душу и думать при этом, что в ней произошло полное переосмысление бытия? Ты знаешь, что бывает с саперами, которые выкручивают из мины взрыватель, а потом достают, не проверив на элемент неизвлекаемости? Вот это самое, фигурально выражаясь, и было: выкрутили взрыватель, и тут же, радуясь, подняли в центр страны! Гахнуло так, что все собравшиеся на праздник торжества социализма попадали штабелями!!!

— Ну и ядовитая же ты сволочь…

— Вот я тебе и говорю, что грузин, не успевший состояться патриотом своей малой родины, не годился на высшую должность в огромной, многонациональной России! Но это не было тогда принято во внимание, а Сталин от должности не отказался. И через пару лет все столкнулись с тем, что из Коминтерна Сталин по-настоящему воспринял лишь то, что ему здорово подвезло — можно стать вождем не одного маленького народа, а огромного числа людей и его власть будет гигантской… Ненасытность национализма в своей душе этот человек не изжил и близко. Не случайно средства укрепления своей власти он избрал дикие, а в трудный час, когда немцы рвались к Москве, он ничего лучше обращения к старым русским патриотизму и национализму не придумал. Причем между собой он эти разные вещи, как и следовало ждать, путал, пропаганда получилась с огрехами… И пошло-поехало: «Сплотила великая Русь», «Старший брат» — и потихоньку покатились мы обратно к бытовому национализму…

— Ну-ну! Валяй дальше, — сумрачно бросает Гриншпун. — Я послушаю!

Но я иссяк, и он, видя это, продолжает:

— Допустим, твою идею я понял. Но как же тогда с обеспечением равных прав на занятие государственных должностей, с той же демократией в конце концов?