Раненый город

Вызверившийся Достоевский никнет и соловеет. Товарищи вежливо переводят разговор на другое, но я в нем не участвую. «Выполнять воинский долг», «сражаться за Родину» — как это просто выводилось на словах и книжной бумаге… Начать выполнять этот долг — тоже оказалось импульсом, а не подвигом. Подвиг — это долг, выполняемый вопреки обстоятельствам, упорно и долго. И человек находит силы на это вовсе не благодаря пропаганде и не благодаря своему уму. Как идеология с ее импульсами, так и подвергающий все сомнению разум далеко могут завести. Политика, а она почему-то всегда с точки зрения военного дела примитивная и шапкозакидательская, бросает неподготовленного человека, как расходный материал, к смерти, а разум в этих условиях часто движет его к самооправдываемому предательству.

Я сейчас начинаю понимать, откуда Солженицыны берутся. Такие, как он, достаточно умны, чтобы понять предательскую сущность власти, и слишком себя ценят, чтобы в трудную годину хотя бы на короткое время разделить судьбу своих одногодков, которых им так нравится поучать. И когда их, таких великолепных, вместо признания начинают обижать, они срываются в личную обиду, в крик, наподобие того, каким начало рвать меня. Но от пустого хаежа Сталина или Смирнова толку не было и не будет ни грамма. Захочешь сделать шаг вперед, как Костенко, — ох как тут думать надо! Ведь при неудаче сгноят! А сделай шаг назад, сбеги — вот уже и предательство. Бросить пусть плохо делаемое, но нужное дело, стать в позу и яростно критиковать со стороны, добавляя разброда и шатаний в души простых Ванек, таких как Серж, Жорж или Кацап… Этого ведь и хочет враг! И получается, что не в идеях и не в образовании с интеллигентностью находятся опоры порядочности. Они — в ногах, крепко стоящих на своей земле, и в друзьях, идущих с тобой плечом к плечу. А значит, из всякого дела в любой момент можно выйти умно, но далеко не всегда это будет порядочно и честно. С поколебленной верой в Смирнова и Приднестровье мне придется на какое-то время смириться. Хорошо, есть чувства и отношения, сверяясь с которыми понимаешь — правильно. Надо возвращаться на совместное наведение… Вопреки разрушению иллюзий и зову самосохранения убедиться, что дело наше закончено. И как можно оставить друзей?

Тут Достоевского снова подбрасывает.

— Как можно б-было, пока нас там убивали, давать им свет?! Они в нас из минометов, а поганой Молдове за это свет?!! Все время давали, с-сволочи!

— Эй! Успокойся! А больницы, старики? — окрикивает Кацап.

В Бендерах на Сержа в таком тоне, на равных, он бы не погнал. Нагонял комод-два на него жути. А вновь при милицейской власти, и, оказалось, можно. Тут Достоевский уж взбесился, как следует. Как подскочит, кулаки сжаты, бутылки попадали на столе.

— Т-ты, мент!!! Свою ментовскую болтовню мне тут не разводи! В Бендерах, скажешь, больных не было? Вместе с нами они не дохли?!

Кацап на всякий случай тоже встает. Сдергиваем их обратно.

— А ну успокоились, воины!

— Мне? Мне успокоиться?! Ах ты ж…

— Сам туда пошел!

— А ну заткнитесь! Нашли тему!!!

— В Молдове нас бы поняли! — едва успокоилось, заявляет Семзенис. — Тихо, Серж! Я с ним спокойно поговорю! Сколько, дядя Федор, с нашей стороны по всему Днестру было погибших — по двадцать, тридцать человек за день! По-твоему, в больницах без света умерло бы людей больше? А оставшиеся в Бендерах и Дубоссарах жители да беженцы, как у них с медпомощью дела? Ты мне не расскажешь?! А вот если бы в Молдове начались со светом проблемы — это нельзя! Непопулярно! По мне, так зря рубильником националистам по хвостам не дернули, вдруг это лучше было бы, чем людей в землю класть? Ведь когда прижали газ, они же задергались!

— Теоретики! — фыркает успокаивающийся Достоевский.

— У Дубоссарского моста сколько говорили: надо рвать, не удержим! А в ответ что было?! «Да что вы, с ума сошли, взорвать мост?!» И взорвали только тогда, когда чуть на самом деле не сдали! А перед этим у моста под высотами людей потеряли! Что их семьям сказать? Что надо было сохранить мост, по которому наци вперемежку с простыми гражданами продолжали ездить на базар в Кировоград? И взорвать пришлось, и людей потеряли! Вот цена оглядкам этим!

Федя молчит. Верно, ответить сложно. Забота о мирном населении Правобережья, которое молча терпит власть националистов, платит ей налоги, кормит полицейских, румынских военных советников и волонтеров и при этом ждет невесть откуда избавителей на белых конях, нас перестала волновать. Зачерствели. Абсолютные ценности и запреты превратились в относительные и наоборот… Что есть подлинная жестокость?