Раненый город

С теплотой он вспомнил свой родной кубанский городок и старомодно обставленную квартирку, где любил сидеть на старинном жестком стуле перед большим дубовым столом. На столе стояли часы в изящном прозрачном корпусе с чёрным циферблатом и шкатулка, украшенная морскими раковинами. Часы струили время. Через прозрачный корпус было видно, как стягивалась и разжималась пружина, крутились зубчатые колёсики, зацепы одного из которых ритмично тюкал молоточек с кроваво-красным камнем. В шкатулке лежали звезда Героя, орден Ленина, множество других орденов и медалей его бабки. Он доставал их, и вешал на себя. Тщедушной детской груди не хватало, чтобы вместить все награды, которые принадлежали не мужчине даже, а женщине, которая прожила всю жизнь, сражаясь и работая не за чей-то режим, а за утраченную ныне идею и свою страну.

Вспомнился памятник в заводском парке. Там, в тенистой глубине под дубами, на серой плите по-прежнему сжимал рукой автомат краснозвездный солдат. И привиделось: перед солдатом, как много лет назад, стоял вихрастый, худой мальчишка десяти лет и внимательно, как это умеют делать дети, смотрел на какие-то интересные лишь ему одному точки и трещинки камня. Только глаза у мальчишки были неестественно старые. Так они и стояли, глядя друг другу в глаза, мальчишка и солдат. Трепетали на каменном лице лучики, и от их дрожания лицо солдата казалось живым. Камень будто грустно и мудро улыбался: «Ну что, понял теперь, каково это — Родину защищать?».

Он стоял посреди площади, худой, слегка сутулый, ничем не примечательный молодой человек со в кровь разбитым лицом, успевший почувствовать себя младшим лейтенантом не побеждённой армии, заслуги которой, даже не зная толком о них, с ходу начали присваивать себе все кому не лень. Выросшие в достатке застойных лет развращённые и самолюбивые паразиты, неизвестно за что требующие к себе уважения и желающие дальше сытно жрать. Они родились и выросли рядом с ним и его друзьями. Это было невыразимо обидно. Резкий и колючий ветер с пылью вышибал слезу из глаз. Затуманились, исчезли в дрожании влаги случайные прохожие. Начинали болеть ушибы, кидало в жар.

Эдик вздохнул и побрел мимо вокзала. Длинное желто-красное пятно указало: опять стоит «транснациональный экспресс» — дизель-поезд на Тирасполь и Кишинев. И, неожиданно, при взгляде на него — ни одного движения души. Будто та ее отрезаемая и кровоточащая часть, принадлежащая Молдавии и прожитым в ней годам, друзьям детства и юности, первым поцелованным девчонкам, вдруг отвалилась полностью и зарубцевалась. Перегорело. И робкие мысли о самоубийстве тоже отлетели враз.

Ангел-хранитель, много лет назад смеявшийся из кружек с вином на мосту через маленькую кавказскую речку Адагум, сохранил его от пуль и осколков не для того, чтобы позволить ему сделать такую глупость.

Каменный солдат будет ждать его столько, сколько нужно. Даже если остановится комбинат и придут в упадок парки и комбинатовский поселок. Даже если погаснет под каменной плитой Вечный огонь. Надо, пожалуй, снова зайти в ЦУМ, где он видел черный, солидный электрофон «Романтика» с большими колонками. Когда его на пробу включали, в залах был очень приличный звук. Он вполне заменит собой упущенную «Вегу». А пластинки есть. Под музыку легче будет начинать жить сначала.

Молдова, Украина, Россия.

Декабрь 2003 — февраль 2010.