Раненый целитель: Контрперенос в практике юнгианского анализа

Так, в статье Мэчтайгер 1982 г. (см. р. 2) явно подчеркивается, что осознание контрпереноса лишь с недавнего времени присутствует в юнгианских кругах. Объяснением такой медлительности Штайн считает защитные страхи аналитика по поводу раскрытия его «неумытой души» и поддерживает призыв Мэчтайгер «смелее обсуждать контрперенос» (Штайн, 1984, р. 67—68). В одной из последних статей Штайнберга, при обсуждении контрпереноса как части тематики «раненого целителя», говорится о том, что мало было написано о специфических ранах целителя и о том, как эти раны могут влиять на анализ (Штайнберг, 1989, р. II). Далее он говорит, что процессы, происходящие внутри аналитика, нуждаются в более подробном описании.

Эта книга является попыткой такого описания и дальнейшего развития этой дискуссии. Одно дело — отмечать наличие контрпереноса, что и делают сейчас аналитики все чаще и чаще, другое же — действительно с ним работать. Еще один очень важный аспект — как утверждает Мэчтайгер, «реакция аналитика в контрпереносе является существенным терапевтическим фактором анализа» (Мэчтайер, 1982, р. 90, выделение мое).

Основная идея этой работы заключается в том, что контрперенос может быть использован не только как вторичная техника, но и как инструмент первостепенной важности в юнгианском анализе. Он близок более «традиционным» юнгианским методам и может органично сочетаться с ними. В этой книге подробно описан способ работы, основанный на контрпереносе, и показана первостепенная значимость контрпереноса как аналитического феномена.

Данное исследование отвечает не только личным потребностям автора и призывам современных юнгианских аналитиков к более глубокому изучению контрпереноса. Существует также достаточное число людей, которых Эндрю Самуэлс в своем исследовании «Юнг и постъюнгианцы» называет «неосознанными юнгианцами» (Самуэлс, 1985, р. 10). Он исходит из того факта, что современные ветви психоанализа и терапии иногда развиваются в направлениях, которые, в целом, были намечены Юнгом еще много лет назад. Самуэлс особенно отмечает использование контрпереноса в качестве терапевтического инструмента. Для тех, кто верит, что юнгианский подход содержит в себе большой потенциал, важно видеть, что его работа не остается вне основного направления развития психотерапии. Среди других важно отметить некоторые важные книги по контрпереносу, опубликованные в последние годы психоаналитиками (такими как Сирлз, 1979: Эпштайн и Файнер. 1979; Мэстерсон, 1983; Горкин, 1987; Тенси и Бюрке, 1989). В то же время, аналитическая психология по данному вопросу не породила ни одного исследования объемом в книгу[2].

Таким образом, представляется важным с юнгианской точки зрения отнестись к данной теме более внимательно и посвятить ей целую книгу.

Можно винить самого Юнга за существующее отставание в исследовании контрпереноса. Как и в других технических областях, Юнг доверил детальную разработку этого вопроса своим последователям. Бессознательное Юнга, богатое интересным материалом, уводило его от чисто клинических интересов раннего периода его профессиональной карьеры (см. Фордхам, 1978а; Гудхарт, 1980; Шарлтон, 1986). Его стиль и тип личности, а также его внимание к архетипическому и символическому не способствовали занятию личным микроанализом, необходимым для исследования контрпереноса. Кроме того, Юнг мог сделать равно столько, сколько он сделал. Когда в более поздние годы его спрашивали, почему он не предпринял попытку большей систематизации изложения своих теорий, Юнг ответил: «Извините... для полного описания этой психологии мало одной жизни» (Хармс, 1962, р. 732). Так что это задача последователей Юнга — иллюстрировать и развивать его теории во многих областях.

В области контрпереноса сделать это и просто, и сложно. Трудность заключается в слишком обобщенном, безличном, коллективном подходе Юнга, проявившемся в его поздних работах и в его акценте скорее на содержании, чем на процессе. Это хорошо видно в «Психологии переноса» (Юнг, 1946), его основной работе по данному вопросу. Этот трактат представляет собой чрезвычайно важную, но почти исключительно символическую амплификацию феномена переноса с помощью алхимического образного ряда. Положительным моментом этой работы стало то, что она обеспечила витальную опорную точку для последующих смелых юнгианских рассуждений по данному вопросу (таких как у Гросбека, 1975 и у Шварц-Саланта, 1984). Алхимические символы являются живыми и продуктивными. Можно ощутить их силу и увидеть связь с реальным аналитическим материалом.

Однако это произведение Юнга явно лишено конкретных клинических примеров. Оно нуждается в заземлении, в соединении с терапевтической реальностью, что смогло бы обеспечить практические примеры. Бессознательному материалу в безличной форме (в данном случае в виде фантазий алхимиков) Юнг отдавал предпочтение перед «личным» материалом, причем также он поступал при описании случаев из своей практики[3].